После этого визита я больше не видел Позела. Я узнал, что на следующий день он отправился с санитарной машиной на соединение с армией маршала Макмагона.
Я начал сильно волноваться. В конце концов, я полностью оправился от болезни и смог передвигаться, но линия "крови и железа" связывала меня, как и всех остальных, в пределах осажденного города. Здесь не было недостатка в волнениях. Новости каждого дня были захватывающими, и часто можно было видеть ужасные картины войны. Это было все равно, что быть зрителем огромной трагедии, и парижане воспринимали все именно так. Их сильное драматическое чувство было взбудоражено и их поначалу словно забавляло зрелище войны у самых их ворот. Я не мог сопротивляться этой заразе, но все же мне, как и им, было о чем беспокоиться. Мой осенний семестр в Оксфорде, конечно, был безнадежно потерян, и, возможно, мой постный семестр тоже, потому что казалось, что осада будет продолжаться долго, и действительно, парижане заявили, что будут держаться до последнего. Если так, то мои перспективы спастись были весьма мизерными, и я был в опасности, что эта жалкая франко-прусская война нанесет внушительный ущерб моей карьере.
****
Помню, как однажды вечером я прогуливался по саду Тюильри, наблюдая за вспышками прусской артиллерии, и видел французские войска, марширующие к укреплениям, с барабанами, бьющими перед ними. Пушки грохотали, как раскаты грома, а парижская толпа спокойно смотрела на происходящее, как будто просто наблюдая за трагедией, а не находясь в осажденном городе. Вдруг я заметил доктора Позела, проходившего рядом со мной.
– Куда вы идете? – спросил я.
– На укрепления. Я должен сделать все возможное для раненых. О, это ужасная война! Как люди могут продолжать и повторять этот ужасный способ улаживания национальных разногласий? Как грохочут пушки! Многие души отправляются в вечность. Какой ужас! Как неподготовлены некоторые!
– Вы принимаете это более близко к сердцу, чем большинство вокруг вас. Но вы в опасности на фронте.
– Не беспокойтесь обо мне, думайте о себе и о бедных солдатах, я в безопасности, – и улыбнулся.
– Да, но вы будете на фронте. Пушки убивают и врачей, и бойцов. Это действительно ужасная машина войны – такая дальнобойная. Это гораздо хуже, чем рукопашная схватка во времена рыцарства. Каждый страдает. Только вчера я слышал, как снаряд разорвался в спальне школы, где спали девять маленьких мальчиков, и убил троих. Я только хотел бы уехать из города, потому что я не имею никакого отношения к этому конфликту.
– Возможно не имеете. Однако давайте поговорим об этом завтра. Аревуар!
Я пошел домой, в гостиницу, и, просыпаясь ночью, слыша далекий грохот пушек и видя вспышки сквозь оконное стекло, я раз или два вспоминал храброго, доброго Позелу и его миссию милосердия на укреплениях.
На следующее утро, сразу после позднего обеда (довольно небольшого и не роскошного, так как еда в Париже становилась ужасно дорогой, а лошадей начали обрекать на бойню), я направился в гостиную на улице Риволи, чтобы узнать новости, которых все ждали почти с таким же нетерпением, как и обеда, когда встретил моего необычного друга.
– Как вы провели вчерашний вечер? Не хотите ли зайти и немного подкрепиться?
– Я не могу ничего есть, но я хотел бы поговорить с вами.
Мы поднялись наверх, в мою комнату. Позела сел и пристально посмотрел на меня, что почему-то меня очень встревожило, потому что его взгляд был удивительно завораживающим. Я никогда не чувствовала ничьих глаз так, как его.
