Сибиряки обычно выходили на сбор шишек, то есть шишкарить, осенью. Это всегда был и остается тяжелый, но прибыльный труд. В те времена семья за пару недель могла на шишках заработать на легковой автомобиль. Выходили на этот промысел всей семьей. Каждая семья имела свое заветное место вдали от города.
Но мне не столько шишки были нужны, сколько посмотреть, как они растут, как выглядят сами хваленые кедры. Тем более мне говорили, что можно найти шишки и от прошлого урожая. Отец, памятуя свое блуждание по тайге в прошлый раз, пригласил с собой и бывалых сборщиков даров природы. В тайге делом занимался я один. Шнырял по лесу, взбирался на кедры, рвал недоспелые шишки. Нашел и прошлогодние вполне съедобные экземпляры. А мужики, как водится, присели на опушке и приступили к таежной трапезе. Основательно натрапезничившись, вспомнили обо мне. Я еле расслышал их крики ау-ау и пошел навстречу. Встретились где-то далеко от опушки. Изрядно подвыпившие завсегдатаи тайги начали спорить о направлении возврата к дому. У каждго была своя версия. Мне пришлось проявить инициативу. Я предложил залезть на высокий кедр и оттуда высмотреть выход к дороге, по которой мы вошли в чащу. Как я ошибался. А подвыпившие мужички даже не одернули меня в моем благородном порыве. Хотя прекрасно представляли, что эта затея совершенно бесполезна. Пока я карабкался на самый высокий кедр, мальчик я был тренированный в вильнюсских горах, мужички еще основательней приложились к трапезе. И что я увидел с самого верха? Сплошной ковер хвои и только. Оказывается, все просеки, дорожки и тропки скрываются за сплошной стеной деревьев. Когда, спустившись вниз, я объявил о своем промахе, мужики еще разок крякнули и начали собираться. Если бы не мой отец, плачевны были бы наши дела. Он, как и прошлый раз, тщательно изучил обстановку, провел мысленную геолокацию и, с большой уверенностью, повел нас в строго определенном направлении. И опять чутье былого разведчика не подвело. Мы вышли не просто в нужном направлении, а на тупиковое острее просеки, от которого мы углубились в чащу. Это высший пилотаж разведчика!
После всех этих приключений я залег спать. Я должен на этом поезде добраться до Барнаула. Спал, что называется, мертвецки. Если бы не активность пассажиров, которые забарахтались, собираясь на выход, так и проспал бы. За окном была уже совсем другая панорама. Вместо зеленого моря тайги тянулась бескрайняя степь, чередуясь с мелкими перелесками и легкими пригорками. Утро задалось солнечным. Степь завораживала чем-то иным, нежели тайга. Горизонт будто отодвинулся еще дальше. Зелень стала похожа не на бескрайнее море, а больше на тщательно выглаженную скатерть малахитового цвета. Солнечные лучи переливались в ней всеми оттенками зелени. Так и хотелось притронуться руками к этой невероятной красоте.
Поезд начал замедлять ход. Замелькали пригородные постройки, напоминающие наспех возведенные лачуги, соединенные кривыми улочками. Чем ближе подъезжали к городу, тем дома становились респектабельней, а улицы начали утверждать свое право называться городскими. И, наконец показался вокзал. Он выглядел так же помпезно, как и вокзал г. Тайги. Тот же резной фасад с огромными окнами. Только другая цветовая гамма. Если у Тайги расцветка бело-голубая, то у этого бело-терракотовая. Поезд долго катился на пешей скорости, собирая на перроне заждавшихся встречающих. Я был волен как птица. Меня не мог никто встречать. Поэтому я не торопился к выходу. Спокойно восседал на чемодане в конце прохода. Поезд, наконец, последний раз дернулся, как в судороге, и остановился, словно уперся в стену. Толпа в проходе, как по команде, вся ринулась к выходу. Ее плотность достигла критической точки. И, когда проводник распахнул дверь, на платформу из вагона, как из тюбика с зубной пастой, начал выдавливаться людской поток. Я, не спеша, с огромным чемоданом, с балалайкой за плечами, вышел последним.
