– Что вы думаете делать, Джонс?
– А что я могу, сэр? Я ничего не могу.
– Любой человек что-то может. Разве дав жизнь этому мальчику, вы не обязались его защищать?
– Если бы я только знал, доктор, что такое случится, неужели вы думаете, что я бы не умер, чтобы защитить его?
– Не знаю Джонс. Судя по тому, как вы здесь сидите и причитаете, вместо того, чтобы разделаться с Бароуном, не знаю.
Не то хотел я сказать, но злость вырвала эти слова.
– На что это вы его подбиваете, мистер Грин? Если его повесят или отправят на каторгу, вы будете кормить моих детей? – миссис Джонс вышла из комнаты и стояла теперь, глядя на меня со всей враждебностью, на которую только способна женщина, чей семейный покой кто-то пытается нарушить.
– Если вам угодно можете отправляться к Бароуну. Мы маленькие люди, месть нам не пристала. Оставили бы вы нас в покое.
Я ничего не стал отвечать.
Два дня мы боролись за жизнь Джимми. Вопреки своей природной слабости, он поправлялся. Когда мальчик пришел в сознание, родители хотели было забрать его домой, но я уговорил их не спешить с этим. Миссис Джонс с утра до вечера хлопотала вокруг него и вокруг меня, не зная, чем услужить. Она уже стыдилась своей вспышки и теперь, как могла, пыталась загладить свою вину.
Прошла еще неделя, прежде чем мальчик поднялся с постели и вышел на крыльцо. И только через две недели я начал снимать повязки. Джимми не остался инвалидом, и это было большой радостью для всех нас. Но лицо мальчика было безвозвратно изуродовано собачьими клыками, шрамы шли от подбородка до затылка. От левого уха осталась только половина. Каждый раз, глядя на это лицо я чувствовал, что во мне поднимается такая ненависть, какой я никогда прежде не испытывал. Я жаждал мести.
Но фермеры были скорее напуганы этим происшествием, чем возмущены. Больше всех была напугана миссис Джонс.
– Доктор, все говорят, что вы поклялись убить мистера Бароуна, я умоляю вас не делать этого. Мальчик, слава Богу, жив. Совсем не годится нам, бедным маленьким людям тягаться со знатными господами, – сказала она мне, наблюдая как Джимми, сидя на лужайке перед моим домом, пытается поймать кузнечика.
Я молчал. Миссис Джонс тяжело вздохнув пошла к сыну.
– Миссис Джонс, пока одни будут считать себя маленькими людьми, всегда найдутся те, кто посчитает себя большими, – окликнул я ее вслед.
– Не впутывайтесь в это и не впутывайте моего мужа, ему и так достается от жизни. У вас господ своя жизнь, у нас своя, – с твердостью ответила женщина. – Мальчик жив, благодарение Господу. Чего еще можно желать?
Впрочем, ее слова уже не имели никакого значения. Я всегда знал, что столкнусь с Бароуном. С первой встречи с ним на лесной тропинке. Мне сообщали, что он наводил обо мне справки и то, что он узнал, обозлило его еще больше. Как младший сын в семье, я не мог претендовать на положение в обществе, согласно моему происхождению, и должен был завоевывать его службой в военном флоте или колониальных войсках. Но джентльмен удовольствовался скромной врачебной деятельностью. Одного этого было бы достаточно чтобы вызвать презрение такого человека, как Бароун. В его глазах я был ничтожеством, жалкой букашкой. И эта букашка осмелилась бросить ему вызов.
Он испугался тогда, в лесу и знал, что испугался жалкого деревенского докторишки. Он знал, что я увидел его страх. Такого Бароун простить не мог. И я, при каждой встрече, чувствовал исходящую от него угрозу.
