– Я с радостью вознесу мои молитвы о счастье доброй госпожи, но не будет лучшей благодарности за это, как если бы вы приняли нас на борт и помогли добраться до города, в который держите путь, потому что мы направляемся туда же.
Патрик отвечал по-литовски. Он не принял дара, и на суровом лице старого воина мелькнула растерянность.
– Святой отец, это свадебный поезд…
Из шатра донесся негромкий зов – красивый девичий голос призывал старого литовца. Тот подошел по воде к борту ладьи и через ткань шатра шепотом переговорил с племянницей.
– Гаудемунда хочет знать, откуда ты знаешь наш язык?
– Во времена короля Миндовга я проповедовал в Литве, Налынанах и Ятвягии, – ответил ирландец.
Дядя с племянницей перекинулись еще несколькими словами. Ткань шатра дрогнула и из него появилась невеста в белом платье под синим плащом, высокая, с длинными, пока еще распущенными светлыми волосами, поверх которых была закреплена диадема в форме переплетающихся золотой и серебряной змеек с вкраплениями янтаря. Восходящее солнце выглянуло из-за леса, и янтарь в диадеме как будто засветился изнутри.
– Лаума![42] – прошептал восхищенный Стегинт какое-то новое ругательство.
Старый литовец сурово посмотрел единственным глазом на мнимого монаха. Но Гаудемунда по-доброму улыбнулась.
– Ты ятвяг?
– Да.
– Дядя Сирпутий, я хочу, чтобы два этих странника сопровождали нас.
– Что ж, пусть едут, – терпеливо ответил брат Тройденя.
Монахам помогли забраться, и ладья отошла от берега. На ней было два десятка хорошо вооруженных литовцев в одинаковых кольчугах и шлемах. Гаудемунда, приоткрыв завесу шатра, начала расспрашивать Патрика о его странствиях по Литве в годы правления Миндовга. Ирландец отвечал на все ее вопросы.
– …потом король Миндовг сам принял крещение, – вспоминал ирландец, – и в бытность мою там короновался, приняв корону и свое королевство от Римского Престола. Он завещал и своим наследникам поступать так же – лишь бы они проявляли к этому не меньшее усердие. Я слышал, что нынешний князь Тройдень – достойный правитель…
– Мой брат – поганец, – отрезал Сирпутий, – и другим уже не станет.
Гаудемунда попыталась смягчить его слова:
– Отец хранит веру предков, но он также хорошо относится к христианам. Ведь ни тебе, дядя, ни другим поверившим в распятого Бога он не чинит препятствий. Он даже не стал возражать против моего крещения, когда Болеслав посватался ко мне.
Сирпутий прищурил глаз и снисходительно отвернулся.
– Уверен, что ты будешь самой прекрасной невестой, какую видел Плоцк, – по-доброму улыбнулся Патрик, – и свадьбу твою запомнят на многие годы.
– Свадебный пир уже был, – опустила глаза польщенная Гаудемунда, – в Плоцке мы только обвенчаемся.
Тогда я стану законной супругой Болеслава и княгиней мазовецкой.
– Значит, вы праздновали в Литве?
– В замке моего отца в городе Керново. Отец настоял.
– Наверно, было много гостей?
– Да, очень много. Отец помиловал всех своих недругов и сделал много дорогих подарков в честь моей свадьбы. Шесть дней пировали. А перед этим отец устроил большую охоту в окрестностях замка, чтобы добыть дичины для свадебного стола и развлечь гостей.
– Наверно, и князь Болеслав любит охоту?
– Да, мой муж сам забил зубра и трех вепрей. Он хоть и лехит, на охоте не уступал литвинам.
– Не сомневаюсь в храбрости твоего мужа. Лишь бы только долгое отсутствие правителя не нанесло ущерба его государству.
