– Говорю же, я – не он.
Владимир откинулся на спинку тронного кресла и повел кистью. Зашуршали одежды, скрипнули половицы – все, кроме Патрика, покинули палату. Свет вечернего солнца проникал в терем через высокие окна, падая на гладкий пол и светлые бревенчатые стены желтоватозелеными, под цвет оконных стекол, пятнами, медленно скользившими в направлении трона. Уходящий день был жарким. Поверх нательной сорочки широкие плечи волынского князя покрывала бежевая льняная свита[14]. Князь был высокого роста, крепкого телосложения. Волосы русые, кудрявые, борода острижена, рот широкий, глаза большие, светлые. Спокойный взгляд пытался прочесть по лицу гостя, что таилось в его душе.
За прошедшие годы Владимир повидал немало монахов латинской церкви – они принадлежали к разным орденам, носили разные одежды, по-разному вели себя. Бенедиктинцы в черных и бурых плащах с остроконечными капюшонами, гордящиеся древностью своего ордена, заставшего времена Древнего Рима. Цистерцианцы и августинцы в белых одеяниях, проповедующие чистоту нравов и воздержание. Минориты[15], называемые также по цвету плащей серыми братьями, препоясанные веревками, обутые в сандалии на босу ногу, взывающие к бедности и простоте. Братья-проповедники[16], или, как их еще называли по цвету плащей, черные братья, занимающиеся богословием и миссионерской проповедью, обращенной к язычникам и еретикам. Один из братьев-проповедников, отвечая на укор князя, объяснил эти различия тем, что монахи разных орденов, словно воины Господа, принадлежащие к разным родам войск. Владимир думал, что научился различать их всех. Но этот монах не походил ни на кого из тех, кого князю доводилось видеть прежде.
На вид страннику было около шестидесяти. Мясистое лицо с упрямым подбородком покрывала густая борода, рыжая у щек и побелевшая книзу. Проповедники-латиняне иногда отпускали бороду, когда шли в другие земли нести Слово язычникам. Но вместо обычного круглого гуменца[17] на темени, которое выбривали и латинские, и русские монахи, волосы странника были выбриты ото лба до затылка. Глаза умные и живые, блеклосерые, возможно, когда-то были голубыми. Иноземец имел рост выше среднего, плотное телосложение и, видимо, немалую силу. На нем был сшитый из грубого шерстяного сукна темно-зеленый плащ с глубоким капюшоном, который монах откинул, когда зашел в палату. Перчатки не мешали ему перебирать четки. Дорожный посох он оставил у входа. Кожаная обувь застегивалась ремешками и, судя по мягкой поступи гостя, словно он шел босиком, не имела каблуков. На плече висела сума. Проповедник говорил на русском языке бегло, лишь изредка приостанавливаясь, чтобы вспомнить нужное слово.
– Итак, латинянин, чего ты хочешь от меня? – спросил Владимир.
– Прохода в Ятвягию.
– В Ятвягию, – повторил князь.
– Да. В ту часть земли, дань с которой ты собираешь по праву трехстороннего договора. Прошу твоего позволения нести ее обитателям Слово Евангелия.
– По договору[18], упомянутому тобой, две трети Ятвягии принадлежат крестоносцам. Там, наверняка, все еще полно язычников. Почему же ты пришел ко мне?
– Тевтонские братья несут Слово Божье на острие меча. Насколько я знаю, за прошедшие годы они окончательно покорили Пруссию и уже успели побывать в полночной Ятвягии. Там, где хоть раз потрудились огнем и мечом, уже трудно проповедовать… – голос монаха стал глуше, глаза сузились, – трудно проповедовать одним лишь словом…
