С каждой страницей композиции, составленные преступником, приобретали всё больший – и весьма волнующий – смысл. Лепестки цветов таили тревожную историю. В блокноте Шафран записала:
Букет первый, странгуляция:
Лютик – стремление к богатству или ребячество;
Наперстянка – неискренность;
Гранат – тщеславие или глупость.
Шафран перешла к следующему букету и обнаружила, что цветы в нем были подобраны не менее тщательно.
Второй букет, обтурация:
Тубероза – опасное удовольствие или сладкий голос;
Рододендрон – опасность или возбуждение;
Аконит – вероломство;
Крапива – клевета или жестокость.
Покусывая кончик ручки, она задумалась над второй строчкой. Некоторые цветы имели двойной смысл, но возможно, подразумевался лишь один из них. К делу об убийстве «опасное удовольствие» подходило гораздо больше, нежели «сладкий голос».
Шафран с трудом верилось, что кто-то увлекается флориографией[10] – ее популярность угасла несколько десятилетий назад; однако необычное сочетание цветов намекало на вполне определенное значение, так что эти букеты никак не могли быть собраны случайно.
– Не нравятся цветы? – спросил Ли, заставив Шафран вздрогнуть. Он опустился на стул напротив нее.
Нахмурившись, девушка провела рукой по блокноту.
– Если верить викторианской традиции тайных посланий при помощи букетов, то да, не нравятся. Не лучший выбор.
Не спрашивая, Ли взял у нее блокнот и положил перед собой, чтобы прочитать.
– М-да, не самый удачный, – заключил он, вернув записи Шафран. – Ну что, тогда вернемся?
– Куда? – спросила девушка, собирая вещи.
– В кабинет, Эверли, – куда же еще.
Она покачала головой.
– Нет, нужно поискать другие справочники. Я не уверена, что в этой книге приведены исчерпывающие толкования.
– Что? Уходишь изучать эти гадкие букеты? А как же наше исследование? – Зеленые глаза Ли смотрели скептически. – А твоя лодыжка? Ты едва можешь ходить.
Чувство вины чуть было не закралось в сознание Шафран, но они сделали для Джоуи Эванса все что могли, а лодыжка прекрасно заживет и так, если сильно ее не напрягать, то хуже не будет. Доктор Эстер ждал доклад до завтрашнего дня, но им можно заняться и утром. Невозможно сосредоточиться на чем-то другом, если предстоит расследовать убийство.
– Элиза, я дома! – крикнула Шафран, входя в квартиру.
– Да, дорогая, я так и поняла, когда ты хлопнула дверью, – ответила Элизабет, высунув голову из кухни. Светлые, песочного цветы волосы ее соседки было уложены идеальными волнами, темно-красная помада на губах была безупречна, несмотря на поздний час.
– Денек не удался, да?
– Если учесть, что в Олдершоте мальчик отравился болиголовом, – Шафран сделала паузу, скидывая пыльную шляпу и перчатки на маленький столик у входа, – и что скорее всего завтра я не смогу ходить, то да, я бы сказала, что день не из приятных.
Поиски в области флориографии оказались бесплодны: ни в одном букинистическом магазинчике, куда она заходила, ни в публичной библиотеке не нашлось ничего о цветах, не говоря уже о старомодном способе общения при помощи них, и вдобавок она едва не расплакалась, пытаясь сесть в автобус с поврежденной лодыжкой. Шафран сдалась и вернулась домой, расстроенная, но не разочарованная.
– Даже не представляю, – посочувствовала Элизабет. Резко насторожившись, она спросила: – Ли ведь не с тобой?
– Он остался в университете. Ты в безопасности от его непреодолимого очарования.
