Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга первая - страница 6

Таким образом, кроме аттестата зрелости с очень странной четвёркой по русскому языку (за десять лет обучения в школе я сделала ровным счётом пять орфографических ошибок), мне выдали Похвальную грамоту за успехи в изучении химии. Я улучила секундочку и подсела в спортзале к классному руководителю. Помню, я объяснила ему так:

– Николай Владимирович, мне не нужна эта «Похвальная грамота», можете забрать обратно, у меня её всё равно в приёмной комиссии не примут! В ней ошибка! Смотрите! – я сую своему учителю грамоту под нос. – Здесь написано: за успехи… и примерное поведение. А у меня в аттестате «уд».

Я небрежно протягиваю подавленно молчащему учителю не нужную мне грамоту. Со стороны можно подумать, что я просто обмахиваюсь ею от жары: небольшие одинарные двери на улицу просто не успевают впускать в спортзал свежий вечерний воздух.

…Под утро пошли на берег Оби встречать солнце. Встречали, встречали, что-то мне уже надоело, и вдруг я поняла, что солнышко-то уже давным-давно встало… за тучами! Стало не по себе, обидно за наш невезучий класс: даже солнце не явилось полюбоваться, какие мы красивые пришли на берег, девочки все почти в белых платьях… К десяти утра договорились прийти и навести в спортзале порядок, поскольку на другой день была свадьба у Натальи Александровны. Жизнь продолжалась уже без нас.

Я поехала в Мошково в ЦРБ за медицинской справкой по форме № 286, и, когда приехала домой, то обнаружила: типографски отпечатано: «врач нервопатолог». Я показала папе, он не нашёл ничего страшного, но я-то точно знала – если даже одна буква в документах будет написана неправильно, то документы не примут! Не поеду же я обратно из Москвы, чтоб исправить! Папа, скорее всего, подумал, что никто это читать не будет, но мне ничего не сказал. Он написал стихи, обращённые к мошковским врачам:

И так далее, стихи были длинные, целая поэма. Дальше папа переходил на себя, но тему мошковских врачей не оставил: «Безмозглый эскулап последний выдрал зуб, а как же я питаться буду…»

Я вижу нас с Лидией Андреевной посредине деревни, напротив памятника павшим на войне землякам. Я здороваюсь, и она останавливает меня: «Таня, а вдруг всё же тебе придётся писать сочинение: возьми тему современности, не пиши по классической литературе… Не сдавай раньше времени, ты очень любишь; хорошо проверь, вдруг слово какое-то пропустила; на вступительных экзаменах ставится одна оценка: за грамотность и за содержание». (Ей неудобно сказать мне, что я совсем не умею проверять: если уж я сделала нечаянно ошибку, то мне её уже не заметить.)

Очевидно, что Лидия Андреевна знает, что говорит, но откуда мой папа знает; он мне посоветовал то же самое: вступительное сочинение не пиши про Пушкина, пиши про комсомольцев, ты ещё ничего не понимаешь в Пушкине! Я ничего не понимаю в Пушкине?! Может быть, наоборот, как раз очень понимаю: Пушкин писал вольнолюбивые стихи! Ура! В Россию скачет кочующий деспот… Я только что два экзамена по литературе на пятёрки сдала! Но всё же, конечно, думаю: ладно! напишу как есть про комсомольцев.

Папа постепенно вдохновляется и даёт мне образчик текста на тему Великой Отечественной войны собственного сочинения. Материалом его большой поэмы, которую я всю забыла, а записана она не была, служит недавнее помпезное исправление несправедливости по отношению к герою татарского народа Мусе Джалилю: