Озеро, которое помогло отвести глаза
«Неисповедимы пути любви!» – написано еще в «Гэндзи Моногатари».
В храме Исияма готовилось празднество, и столичные жители потянулись туда один за другим.
Не удостаивая вниманием вишни горы Хигасияма, «проходят и возвращаются… через Осакскую заставу». Посмотрите на них, большинство – нынешние модницы. Ни одной нет, что пришла бы на поклонение в храм, заботясь о своей будущей жизни. Желают они лишь превзойти друг друга нарядом да похвалиться своей внешностью.
Даже богине милосердия Каннон должны были казаться смешными такие побуждения.
О-Сан, в сопровождении Моэмона, тоже пришла помолиться.
«Наша жизнь – как эти цветы. Кто знает, когда суждено осыпаться ее лепесткам? Приведется ли снова увидеть эту гору Ураяма? Так пусть же сегодняшний день останется в памяти!»
С этими мыслями они наняли в Сэте одну из тех лодок, на которых рыбаки выезжают выбирать невод.
Казалось, что в названии моста Нагахаси – «Долгий мост» – заключена для них надежда. Однако есть ли что-либо на свете короче человеческого блаженства?..
Волны омывали изголовье их ложа. Вот выплыла перед ними «Гора-ложе» – Токояма… Не выплыла бы и тайна их наружу… Они хоронились в лодке, с растрепавшимися волосами, с глубоким раздумьем на лицах. Да, в этом мире, где даже гору Зеркальную и ту видишь словно в тумане, сквозь слезы, – трудно избежать «Акульего мыса»!
Возле Катады лодку окликнули. Сразу у них замерло сердце: «Не из Киото ли это? Не погоня ли?»
Они думали: «Наша жизнь еще длится, не об этом ли говорит имя горы Нагараяма – горы „Долгой жизни“, что видна отсюда? Ведь нам нет еще и двадцати лет, – уподобим же себя горе, именуемой „Фудзи столицы“. Но ведь и на ее вершине тает снег! Так исчезнем и мы…»
Эти мысли не раз вызывали слезы на их глазах, и рукава их увлажнялись.
«Как от величия столицы Сиги не осталось ничего, кроме предания, так будет и с нами…»
И на сердце становилось еще тяжелее.
В час, когда зажигаются фонари в храмах, они достигли храма Сирахигэ, помолились богам, однако и после этого их судьба продолжала казаться им печальной.
– Что ни говори, в этом мире чем дольше продолжается жизнь, тем больше в ней горестей, – сказала О-Сан. – Бросимся в это озеро и соединимся навеки в стране Будды!
– Мне не жаль этой жизни, но ведь мы не знаем, что будет с нами после смерти, – ответил Моэмон. – Я вот что придумал: мы оба оставим письма для тех, что в столице. Пусть говорят о нас, что мы утопились, а мы покинем эти места, заберемся куда-нибудь в глушь и там доживем свои дни.
О-Сан обрадовалась.
– Я тоже с тех пор, как ушла из дому, имела такую мысль. У меня с собой в дорожном ящике пятьсот рё.
– Вот на них мы и устроимся.
– Так скроемся же отсюда!
И каждый из них оставил такое письмо:
«Введенные в соблазн, мы вступили в греховную связь. Возмездие неизбежно. Нам негде преклонить голову, и в сей день и месяц мы расстаемся с этим миром».
О-Сан сняла с себя нательный талисман – изображение Будды размером чуть больше вершка – и приложила к нему прядку своих волос. Моэмон снял с эфеса своего меча, который он постоянно носил при себе, железную гарду в виде свившегося в клубок дракона, с медными украшениями, сделанную мастером Сэки Идзуми-но Ками.
Оставив эти предметы, которые всякий сразу признал бы за принадлежавшие им, оба скинули верхнее платье, не забыв снять и обувь: О-Сан – соломенные сандалии, а Моэмон – сандалии на кожаной подошве, и бросили все это под прибрежной ивой.
