А внутри России, казалось бы, действовали совершенно разнородные силы. Лозунги выдвигали разные, даже противоположные. Но существовали теневые режиссеры, которые связывали между собой эти процессы. Вдруг получалось, что непохожие партии и группировки действуют в рамках общего сценария. Рабочие расплескивали забастовки, террористы устраивали диверсии – и именно это обеспечивало военные неудачи. Либеральная пресса высвечивала и преувеличивала их, смаковала «позорные поражения». Она, в свою очередь, помогала революционерам поднимать протесты против «ненужной» войны. Но и либеральные вельможи в окружении царя получали новые зацепки, чтобы подталкивать его мириться. Однако стоило прекратить войну, как та же самая «общественность» возмущенно зашумела о «позорном мире», объявляла его лучшим доказательством отсталости государственного строя. Буря, поднятая либералами, помогла социал-демократам, эсерам, анархистам, и в октябре разразилась всеобщая политическая стачка. Ну а придворные и правительственные масоны во главе с Витте принялись нажимать на Николая II, уговаривая пойти на конституционные реформы. Доказывали, что только такой шаг успокоит «народ» и нормализует ситуацию.
Сам народ при этом не спрашивали. Народ стихийно начал подниматься против революции, создавать «Союз русского народа» и другие организации. Но «общественность», своя и заграничная, обрушивалась на «черносотенцев». Их инициатива не получила сверху никакой поддержки. Большинство чиновников, представителей царской администрации, тоже заражалось духом либерализма. Перенимали навязанные иностранцами представления о «прогрессе», а патриотов прижимали. Даже руководство Церкви отнюдь не приветствовало таких начинаний. Запрещало священникам участвовать в них. На иереев, обвиненных в «черносотенстве», обрушились преследования.
Таким образом, власть сама оторвала себя от народа. В этом оторванном мирке действовало особое «информационное поле». Оно питалось потоками подтасовок из той же либеральной прессы, питалось «общественными мнениями», требовавшими реформ. Министр внутренних дел А. Г. Булыгин предлагал согласиться на умеренные уступки, создать Думу с совещательными правами. Куда там, подобный вариант дружно отмели все слои оппозиции. Но Витте обрабатывал других министров, придворных, привлек на свою сторону даже царских родственников. В общем, сумел «дожать» Николая II. 17 октября был издан Манифест, которым император даровал народу «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Создавался законодательный парламент – Государственная дума. Объявлялась всеобщая политическая амнистия.
Но выясняется, что… революционеры заранее знали о том, что царь подпишет подобный документ! Знали и примерные сроки подписания! Например, Свердлов еще в сентябре уверенно говорил своей жене Новгородцевой – скоро откроется возможность перейти на легальное положение. А Троцкий продолжал трусливо прятаться. Но 14–15 октября вернулся в Петербург! Буквально накануне Манифеста и амнистии «политическим», в том числе и ему самому. К этому же моменту в столице вынырнул Парвус. Они с ходу развернули бурную деятельность. Причем лидировал Парвус. На него были завязаны финансовые потоки, и уже явно не японские. Японцам для революции было больше незачем платить, да и нечем после тяжелой войны. А деньги шли немалые. На эти средства Парвус наладил выпуск «Рабочей газеты», «Начала», «Известий» – их стали печатать такими массовыми тиражами, что буквально завалили ими Питер и Москву. В газетах публиковались статьи Троцкого, других российских революционеров, австро-германских социалистов – Адлера, Каутского, Клары Цеткин, Розы Люксембург. Через эти издания осуществлялись и некоторые махинации. Опубликовав фальшивку, так называемый «финансовый манифест», Парвус сумел обвалить курс русских ценных бумаг, на чем очень крупно погрели руки западные банкиры. Уж конечно, Парвус при этом не забыл и собственный карман.
