– Тебе все ясно? – донеслось, наконец, из трубки.
Это были первые слова, смысл которых дошел до женщины.
– Это адресовано именно мне? – с дрожью в голосе уточнила она.
– Твою мать… баба на проводе! – после небольшой паузы и очередного нецензурного комментария с досадой произнес невидимый собеседник и резко бросил трубку.
Маша в сердцах отшвырнула раскалившийся от стыда аппарат, и по ее вспыхнувшим от негодования щекам скатились две крупные слезинки, едва не закипевшие от возмущения. Оценив ситуацию, Любовь Евгеньевна прекратила печатать и с сочувствием посмотрела на соседку. «Вам же рекомендовали не снимать трубку», – тактично напомнила она, предусмотрительно протянув стакан с водой.
Спустя мгновение на пороге вырос красный от смущения полковник. «Которая тут …трубку снимала?» – пряча глаза, негромко поинтересовался он, с трудом скрывая неловкость. Машинистка, не прекращая пальбы по клавишам, кивнула в сторону застывшей от изумления Маши. «Ну, ты слезы-то не лей! Привыкай, барышня, – миролюбиво произнес Светин, робко присев рядом. – К чужим правилам привыкать сложно, но нужно, – он извиняюще улыбнулся и пояснил: – Сейчас здесь установят телефон – его трубку должен снимать только ваш начальник. Мужик, короче. Поняла? Ну и прекрасно. Сразу видно – ты же интеллигентный человек…»
Позже Маша узнала, что в емкой фразе «ты же интеллигентный человек» смысл зависел исключительно от интонации. Как правило, с нее начинались крутые виражи разборок, когда угрожающее начало красноречиво свидетельствовало о далеко идущих для вызванного «на ковер» последствиях. И лишь изредка эти слова произносились с пониманием или сочувствием. Сегодня был именно такой случай, и, можно сказать, новой сотруднице несказанно повезло. В считанные минуты в кабинете появился телефонист с новехоньким красным аппаратом в руках, цвет которого как бы заранее извинялся за грядущий смысл передаваемых с его помощью выражений…
Слушая Машу, Петров то и дело прятал усмешку.
– Никогда бы не подумала. Толя такой скромный и воспитанный человек. Как помню, знаток русской классики, – удивилась его жена.
– Что есть, то есть, – согласилась Маша. – Выражался Анатолий Георгиевич исключительно на службе и только по поводу. Готовя передачу о нем, я общалась с супругой Светина, которая была искренне убеждена, что муж совершенно не знаком с ненормативной лексикой.
– Все жены так считают, – дипломатично вставила Петрова.
– Эля, – мягко укорил ее генерал и добавил: – Кстати, Светинские читки приказов стали живой легендой космодрома. Дело это, поверьте, прескучное, но знакомство с толкованием приказов министра обороны для офицеров обязательно. Так ведь, Андрей?
– Так точно, – по-армейски ответил Тополевский и тактично уточнил: – Анатолий Георгиевич давал такие сочные и точные комментарии к важным документам, что люди валом валили на, казалось бы, казенное мероприятие. В зал было не протолкнуться: желающие его послушать стояли в проходах, конспектировали перлы полковника, а потом с удовольствием цитировали их… исключительно в мужских компаниях.
– Потому и приказы все знали, – резюмировал Петров.
– Те читки сравнивали с театром одного актера, – согласилась Маша. – Наиталантливейший был человек.
– Это почему же был? Толя таковым и остался! Он и сегодня человек чести, совести и исключительной надежности. Мы недавно встречались на годовщине катастрофы.
