Выяснилось все позднее. Холодильник опустел оттого, что Мона прекратила ходить в магазин. Я не замечал, потому что жена к тому же перестала регулярно питаться. Она меньше молилась, реже пела Петросу. Где-то за три недели до первого дня рождения нашего сына она исчезла. В дальнем углу серванта я обнаружил тщательно запрятанный пузырек с таблетками. Врач службы здравоохранения Ватикана объяснил мне, что она пыталась справиться с депрессией. «Нельзя терять надежду», – сказал он. И мы с Петросом ждали, что Мона вернется. Ждали и ждали…
Сейчас Петрос божится, что помнит ее. Но на самом деле эти воспоминания взялись из фотографий, которые он видел повсюду в квартире. Петрос расцвечивал их знаниями, почерпнутыми из телешоу и журнальных реклам. Он еще не заметил, что женщины у нас, в греческой церкви, не пользуются ни помадой, ни духами. К сожалению, выглядело все так, словно он попал в Римско-католическую церковь: во мне он видел одинокого, как будто связанного обетом безбрачия священника. Непростой период самоосознания ему еще предстоял. Но в молитвах мальчик постоянно упоминал маму, а мне рассказывали, что так же делал в юном возрасте Иоанн Павел, когда потерял мать. Эта мысль утешала.
Наконец телефон зазвонил. Я так поспешно рванулся к трубке, что сестра Хелена улыбнулась.
– Алло?
Петрос с тревогой следил за мной.
Я рассчитывал услышать звуки метро или, еще хуже, аэропорта. Но ошибся. Голос на другом конце был еле слышен, звучал откуда-то издалека.
– Си? – спросил я. – Это ты?
Кажется, он меня не услышал. Плохая связь. Наверное, Симон ближе к дому, чем я ожидал: на ватиканской территории сигнал плавал.
– Алекс! – расслышал я.
– Да?
Он снова заговорил, но звук утонул в помехах. Мне пришло в голову, что Симон мог завернуть в Музеи Ватикана, повидаться с Уго Ногарой, который в поте лица ведет последние приготовления к своей грандиозной выставке. Петросу я бы такого никогда не сказал, но это вполне в духе моего брата: по дороге домой найти еще одну душу, нуждающуюся в утешении.
– Си, – сказал я, – ты в музеях?
В углу обеденного стола притих Петрос, терзаемый напряженным ожиданием.
– Он с господином Ногарой? – шепотом спросил сын у Хелены.
Но на другом конце что-то произошло. На меня обрушилось шипение, в котором я узнал порывы ветра. Симон стоял на улице. И по крайней мере – тут, в Риме, где сейчас бушевала буря.
На мгновение звук прояснился.
– Алекс, приезжай за мной.
От его голоса у меня по спине побежали мурашки.
– Что случилось? – спросил я.
– Я в Кастель-Гандольфо. В Садах.
– Что ты там делаешь?! – воскликнул я.
Снова оживился ветер, но микрофон донес другой непонятный звук. Словно брат застонал.
– Алекс, я прошу тебя, – сказал Симон. – Приезжай сейчас же. Я… Я у восточных ворот, под виллой. Надо, чтобы ты добрался сюда раньше полиции.
Мой сын замер, глядя на меня. Бумажная салфетка соскользнула у него с колен и медленно спланировала на пол. Она походила на белую шапочку папы, которую сорвал ветер. Сестра Хелена с тревогой наблюдала за мной.
– Стой там, – сказал я Симону.
И отвернулся, чтобы Петрос не увидел моих глаз. Потому что в голосе брата я услышал то, чего никогда там раньше не бывало. Страх.
