Пятый этаж - страница 6

«Думай, – приказал он себе, – просто думай. Вспоминай».

Он закрыл глаза и сжал пальцами виски…

Была обычная суббота. Они с Маргаритой сидели в просторной светлой кухне-столовой в ожидании семейного бранча. Был чудесный майский погожий день. Тот самый волшебный момент, когда солнце впервые начинает греть по-настоящему, а деревья в саду зацветают словно все разом, наполняя воздух пьянящими ароматами и предвкушением скорого лета.

Но Роберт был не из тех людей, которые, идя по улице, останавливаются, чтобы понюхать кусты жасмина. Он сидел за столом, уткнувшись в свой мобильный, рассеянно пробегая взглядом ленту новостей и полностью игнорируя буйство красок за окном. Майское солнце коснулось его щеки через стекло, но он лишь поморщился и в который раз подумал о том, как нелепо построен их дом! Огромное окно в пол превращало их гостиную в парник. С началом лета находиться здесь становилось невозможно из-за жары, от которой не спасали даже кондиционеры. Он нехотя встал и не без раздражения закрыл жалюзи, отчего солнечный свет перестал струиться на пол и слепить ему глаза.

Маргарита едва заметно поджала губы, но промолчала. И, надевая на лицо улыбку мудрой и понимающей жены, подошла к нему с ароматной туркой.

– Имбирный раф, – объявила она не без гордости, наливая в его чашку благоухающий напиток. Обычно кофе варил Роберт. И для нее приготовление рафа с сиропом, как в кофейне, было настоящим достижением.

Но Роберт молча, не отрывая глаз от айфона, покачал головой.

– Лучше чай, кофе вреден.

– Ты же любишь кофе.

– А перепады гипертонию не люблю. Не знаю, в курсе ты или нет, но резкие скачки артериального давления приводят к легкому приступу смерти.

Маргарита невесело усмехнулась и налила ему чай.

– Я думала, жизнь рано или поздно приводит к легкому приступу смерти. Никогда еще не слышала, чтобы кто-то жил вечно благодаря тому, что пил чай, а не кофе.

Роберт собирался было возразить ей и даже уже набрал воздух в легкие, но тут на кухню вошел Фил.

Он явно был с похмелья, впрочем, как и всегда. Но в двадцать лет даже раскалывающаяся голова и лютый сушняк – это не повод для плохого настроения.

Фил засунул пятерню в растрепанные, выгоревшие на солнце волосы, рассеянно почесал плоский живот. Кое-как сфокусировал взгляд на Роберте, прохрипел:

– Привет, пап, – и вальяжно прошествовал к холодильнику.

Роберт ощутил новый приступ раздражения. Сын был его позором и разочарованием, его личным фиаско, его самой большой головной болью.

Он рос таким милым, обаятельным и одаренным мальчиком. Все, за что Фил брался, получалось у него легко и играючи. В какую бы секцию его ни приводили, он везде показывал блестящие результаты и мгновенно становился лидером и всеобщим любимчиком. Он быстро бегал, он очень прилично играл в футбол, легко схватывал иностранные языки, талантливо играл в шахматы, ловко управлялся с математикой и интересовался историей.

Роберт строил на его счет огромные планы, но что-то пошло не так…

Лет в 12 Фил начал бунтовать. Прогуливать школу, бросать кружки, тусоваться в сомнительных компаниях. В ответ на попытки вразумить его он отвечал, что не собирается тратить свою единственную жизнь на «весь этот бред». Бредом ему, похоже, казалось все, кроме его дебильноватых дружков, компьютерных игр и курения сигарет в рощице на берегу реки.

Маргарита, вооружившись томами психологических книг и поистине ангельским терпением, утверждала, что это просто период, подростковый максимализм, сепарация от родителей. Что нужно постараться принять его таким, какой он есть, и с пониманием отнестись к его выходкам, и очень скоро он придет в себя и возьмется за ум.