– Бог это еще не все, – добродушно ответил Мориц.
Теперь Сергей точно видел, что разговаривает поэт-скандалист с кем угодно, может, даже с самим собой, только не с инвалидом.
– Кроме Бога, старый дрозофил, существует насилие.
Как бы решив подчеркнуть высказанный постулат действием, Мориц, не вставая со стула, мягким, но сильным движением ноги отправил коляску с инвалидом в самый дальний конец террасы. Олечка-официантка радостно захлопала в ладошки, но тут же испуганно спохватилась. Только у самого края террасы перепуганный Венька-Бушлат сумел притормозить кресло. Личико у него сморщилось:
– За что?
– За родину!
– Эй, козел, – негромко позвал один из качков. – Тебе, тебе говорю, козел. Ты зачем обижаешь сирого инвалида?
– А все таково, каковым является, – непонятно ответил Мориц. Наверное, на качков ему тоже было круто накласть. Он голоса слышал, фигур для него, видимо, не существовало. – Все создано сообразно цели. Невозможно, чтобы что-то было не таким, каким должно быть.
– Слушай сюда, козел, – повторил один из качков, вставая. – Я тебя спрашиваю, зачем обижаешь сирого инвалида?
Сергей взглянул на часы.
Суворов запаздывал.
Придется махать копытами, огорченно подумал Сергей, удобнее перехватывая под собой ножку стула.
Но драки, к счастью, не случилось.
– Кто это?
Все обернулись.
– Кто это, Мориц? – негромко переспросил, поднявшись по ступенькам, невысокий бледноватый человек в светлом костюме. Интересовал его качок, угрожающе приблизившийся к столику, занимаемому Сергеем и поэтом-скандалистом.
– Чудовище – жилец вершин с ужасным взглядом… – непонятно начал Мориц, но новоприбывший, оказывается, знал продолжение:
– …схватило несшую кувшин с прелестным задом.
И повторил, внимательно рассматривая замершего качка:
– Кто это, Мориц?
– Медведь-шатен, – добродушно ответил поэт-скандалист. – Но он одумался. Он не будет в унитазе рыбу ловить. Он будет рыбные места показывать.
Суворов негромко рассмеялся.
Его узнали.
Никаких криминалов за ним не числилось, даже дурных слухов не ходило, но стояли за Суворовым большие деньги, и стояли за Суворовым очень большие люди, поэтому трогать Философа было опасно. Никому не следовало его трогать. Все, кому надо, это знали. И качки знали. Стараясь не терять достоинства, они неторопливо покинули кафе. Через минуту синяя «шестерка» газанула на повороте.
– Ты тоже иди, Мориц, – улыбнулся Суворов. – Здесь тебе не надо оставаться.
– Я хотел ему портвешка заказать.
– А это? – указал Суворов на полный фужер.
– Это тоже для Морица, – ухмыльнулся Сергей. – Только этот портвешок отравлен.
– Чем?
– Слюной инвалида.
Суворов обернулся и внимательно глянул на приткнувшегося к стойке Веньку-Бушлата, глубоко уязвленного тем, что качки его бросили.
– Поехали, старый дрозофил! – приблизился к Веньке Мориц.
Он удивительно добродушно (таков, видимо, был у него настрой) принял слова Суворова.
– Не приближайся ко мне! Ты псих!
– Это ничего, если вместе, – загадочно ответил Мориц. – Поехали, поехали, я тебе колготки подарю.
– Какие колготки?
– Колготки «Помпея». Влекущего цвета. Специально для кривых ног, – объяснил Мориц и, несмотря на Венькины протесты, выкатил инвалидное кресло из кафе.
– Мне домой надо!
– Тебя ведь на Каштак переселили с Обруба?
– Оставь меня, оставь. Ты псих! Говорю, оставь меня.
– Это ничего, если вместе, – ровно повторил Мориц. – Поехали, познакомлю тебя с Коляном. У него всякие радости есть. А не хочешь радостей, коньяк найдется. Шпалопропиточного разлива.
