Пыль над городом. Избранное - страница 11



Пусть знает все, вдохнув позор и муку,
На миг, на вздох приблизившийся к ней.
«Расплескались по ветру знамена кровавых боев…»
Расплескались по ветру знамена кровавых боев.
Улетело вперед щебетанье веселого горна.
Эта песня окрашенных кровью ручьев
В чистой злобе, как гордая чернь, непокорна.
Листья дрожью окутаны, в радужном пухе стволы.
Знать бы, что за болезнь подкосила могучее древо.
Камни падают с неба, всей тяжестью давят валы –
Не укрыться в тени от далекого злого напева.
Это век бесноватый, горланя на сто голосов,
Навалившись, расплющит изыск благородных беседок.
Захлебнуться бы рокотом каменных мощных басов,
Черной крови почувствовав яростный ток напоследок.
«Не потащат под топор…»
Не потащат под топор
Тех, кого окликнешь гневно.
Взгляд пронзительный в упор –
Не царица ты, царевна.
Кто припал к твоей руке,
Нынче воронова пища.
Глянь, в туманном далеке
Мертвецы – за тыщей тыща.
Выжег им глаза палач,
Кости раздробил дубиной.
Только твой сиротский плач
Не услышал ни единый.
За грехи ответ держа,
С тьмой должна соединиться
Эта жадная душа –
Не царевна, а царица.

Диоген

На вечность едва ли рассчитывал,
А значит, не видел нужды
Свой дом, свою бочку разбитую,
Беречь от любви и вражды.
Дождинок тяжелые фракции
Ронял иногда небосклон.
Он светом бесстрастной абстракции
От холода был защищен.
Пусть рушится твердь поднебесная,
Всю землю пусть морем зальет,
Коль с разумом вместе воскресну я,
Когда мое тело умрет.

Раб

Кричат подвыпившие шлюхи,
разносится кабацкий смрад.
И как назойливые мухи,
«Подайте», – нищие хрипят.
Закат в багровом ореоле,
и жёлчь по небу разлилась.
Всё пожелтело: роща, поле,
деревья, люди, камни, грязь.
Вот день, покрытый чёрной гарью,
уходит под сивушный бред.
И вечер сладковатой хмарью
окутал всё вокруг – весь свет.
Почти не дышит раб распятый,
от бесконечных мук устав.
Как ангел вечности крылатой,
висит он, руки распластав.
И видит гордая элита
и перепившаяся голь:
из тела, что к столбу прибито,
по капле вытекает боль.
И языки сплетает пламень
над факелами. Чернь свистит,
и в мёртвое лицо летит
и глухо ударяет камень.

Старинные портреты

В том зале, где тени скользят над паркетом,
блуждает мой взгляд по старинным портретам.
Слой лака покрыл, незаметен и тонок,
надменные лица панов и панёнок.
И я созерцаю спесивые позы
и скрытые в тонкой насмешке угрозы.
Луч вынырнул, как бы случайно, из мрака.
Охотничья нюхает воздух собака.
Узор на камзоле, колье и мониста
сверкают светло, равнодушно и чисто.
Нет, здесь ни один не слыхал, безусловно,
о сумрачной страсти и пытке духовной.
И вздрогнул я в страхе, почти суеверном:
так много знакомого в жесте манерном.
И я с удивленьем следил молчаливым
за этим лицом, притягательно-лживым.
А жадные губы, казалось, готовы.
шепнуть мне одно ядовитое слово

Игрок

Он просидел всю жизнь за карточным столом,
где и сейчас сидит, и даже по одежде
заметно – он игрок, сегодня, как и прежде,
забывший о себе, идущий напролом.
Здесь много сотен раз он искушал судьбу,
когда лицом к лицу встречался с мрачным роком.
Но опускаясь вниз, в падении глубоком
и потерявши всё, не прекратил борьбу.
Когда, как на костре, сжигал его азарт,
охваченный больной, нечистоплотной страстью,
он всё-таки бывал гораздо ближе к счастью,
чем те, кто никогда не брали в руки карт.

Александр

Бессильны лучники, они обречены –
загородимся мы щитами.
Вот наши грузные, как крепости, слоны
заколыхались над плотами.
Разъята Персия, лишь Индия вдали