Сорвал я рассохшейся кожи
Давно изжитые слои,
И были на струны похожи
Узоры моей чешуи.
А рядом чернела изнанка,
Не знавшая, что ей скрывать.
И лопался образ, как банка, –
Ему уже мной не бывать.
И что-то глубинное, злое,
Блестящее, словно стекло,
Невидимо делаясь мною,
Вплотную меня облекло.
И словно фонарь у дороги,
Что вьется, длинна и узка,
Мучительной полный тревоги,
Сверкнул холодок тупика.
В мое лицо глядят провалами
Два черных выбитых окна.
Цветами трафаретно-алыми
Пестрит разбитая стена.
Фольга конфетная, блестящая,
Куски проводки вкривь и вкось.
И чувство жалобно-щемящее
Идет через меня насквозь.
На месте детства только впадина
За этой сломанной стеной.
Все то, что временем украдено,
Сейчас прощается со мной.
В поколении самом старшем
смерть грохочет, как молоток.
И уходят походным маршем
те на запад, те – на восток.
Полосой растянувшись тонкой,
в чёрной речке находят брод.
Словно старую киноплёнку
прокрутили наоборот.
В год досталинский, довоенный,
где ни имени, ни утрат.
А над площадью всей вселенной –
синих звёзд ледяной парад.
Цепью воронья процессия тянется
И оседает на гребне холма.
Вспомнится всякому, кто ни оглянется,
Слово старинное – тьма.
Длинные, узкие, снежные полосы
У искореженных временем хат.
Тихо кусты шевелятся, как волосы,
Там, где кончается скат.
Даже зимой непрерывно растущие,
Корни проходят сквозь землю, как сталь.
Сердце, как тучи на север идущие,
Хочет в холодную даль.
