За одним столиком с Шевыревым, вскоре после него, сел худой длинношеий человек с очень черным и как будто восторженным лицом. Он, очевидно, все время находился в страшном волнении: то подпирал голову руками, то оглядывался по сторонам, то ерзал на стуле, что-то отыскивая у себя по всем карманам и ничего не находя. По временам он посматривал на Шевырева и, кажется, очень хотел заговорить, но не решался. Шевырев заметил это, однако смотрел холодно и никакой поддержки не оказывал.
Наконец, после одной особенно козырной выходки парня с серьгой, вызвавшей громовой хохот мастеровых и окончательное смущение легковерного мужичонки, длинношеий человек повернулся к Шевыреву и, искательно улыбнувшись, показал на парня головой.
– Отча-янной, должно быть, жизни человек! – вежливо заметил он.
– Да… – неохотно отозвался Шевырев.
Длинношеий человек, точно этого только и нужно было, решительно повернулся и с таким видом, как будто махнув на все рукой, сказал:
– Вы, товарищ, из наших… рабочий, видно?
– Да, – опять коротко ответил Шевырев. Длинношеего человека всего передернуло.
– Послушайте, можно вас просить… Я только три дня, как приехал в столицу… Нельзя ли у вас узнать, как бы мне насчет работы. Слесарь я… А?
Глаза его смотрели на Шевырева просительно и робко, но лицо все-таки сохраняло восторженное выражение.
Шевырев помолчал.
– Не знаю, – ответил он, – я сам без работы. Работы нигде нет… Застой. В городе сейчас несколько десятков тысяч безработных…
Человек с восторженным лицом, слегка открыв рот, молча смотрел на Шевырева. Потом лицо его стало меняться, бледнеть и распускаться и вдруг приняло выражение наивного бессильного отчаяния. Он откинулся на спинку стула и развел руками.
– Зачем вы сюда приехали? – неожиданно и даже озлобленно спросил Шевырев. – Неужели вы не знаете, сколько голодного народу сюда едет. Сидели бы там, где были.
Человек опять развел руками.
– Нельзя было… Рассчитали по волчьему билету… Что ж станешь делать?
– За что ж так? – почти равнодушно спросил Шевырев.
– Так. Забастовка. Ну… депутатом товарищи выбрали… Тогда-то не смели трогать, а теперь, как успокоение пошло, и припомнили, значит… Ну, и вон!
– А вы где работали?
– На копях… В слесарях был.
– Депутатом были?.. Что ж товарищи не выручили?
Шевырев произнес это со странным и недобрым выражением, но смотрел в сторону, точно внимательно прислушивался к новой брехне парня с серьгой.
Слесарь удивленно посмотрел на Шевырева.
– Какая там выручка!.. Пригнали три роты солдат, пулемет поставили… Вот и все!
– А вы разве не знали, что этим кончится?
– То есть… в будущем, разумеется… а пока, конечно, знал…
– Зачем же шли?
– То есть как зачем?.. Товарищи выбрали…
– А вы бы отказались, – по-прежнему безучастно глядя в сторону, возразил Шевырев.
– Ну, как же так… Если все станут отказываться, тогда что ж…
– Однако же против пулеметов лезть все отказались?
– Это дело другое… Мало ли что, на смерть!.. Люди семейные, жены, дети.
– А вы бессемейный?
Слесарь слегка вздрогнул, потупился, потер лоб и тихо ответил:
– Мать есть…
Он помолчал, глядя в угол; и, казалось, тоже внимательно слушал забористого парня с серьгой.
– И хотел посля того инженер выдать за меня дочь, да я отказался…
– П-пчему? – с жалостливым недоверием спросил мужичонка, вперив восхищенный взгляд в рот парню.
– А пытаму, милый человек, что я мастеровой, пролетарий, а она дворянка. Конешно, очень она мне и самому приглянулась, а только нам не рука… На прощанье, значит, она мне сама шампанского вынесла и говорит: «Я вас, Елизар Иваныч, очень уважаю и всегда помнить буду…» Ну, и… кольцо золотое дала… Как же!
