— Я всегда считала, что скрипка — это прежде всего для души, для развития… Для более тонкого восприятия действительности! А вы, Алевтина, разочаровали меня, думая лишь о славе и успехе!
— Тонким восприятием действительности, Азалия Эдуардовна, сыт не будешь, — сказала я с убеждением. — Мне думать нужно о будущем. Если вы скажете, что у меня нет таланта, что я никогда не стану знаменитой…
— Талант, деточка, это всего лишь треть успеха. Остальные две трети — это долгая и кропотливая работа, — ответила учительница, чуть повысив тон. Она не сердилась, а говорила громче, когда хотела донести до учеников что-то очень важное. Но этот постулат я уже знала. Мне бы какую-нибудь секретную информацию…
Я сложила пальцы на струнах и провела смычком по струнам. Извлечённый из скрипки звук оказался меланхоличным и грустным. Азалия Эдуардовна прищурилась:
— Хорошо, Алевтина. Давайте попробуем с вами сыграть нечто новое. Будьте любезны скрипкой показать, что у вас на сердце. А после этого я скажу вам, стоит ли продолжать работать…
Через час я вышла из квартиры в смятении. Музыка сердца оказалась несовершенной, глупо-визгливой и короткой. Но Азалия Эдуардовна отчего-то вдохновилась и принялась рассказывать мне, как улучшить мою мелодию, как сделать так, чтобы она звучала чище. И в конце занятия сказала, помолчав: «Если вы станете трудиться по шесть часов в день ежедневно, то из вас выйдет толк».
Шесть часов скрипки каждый день?
Я сдохну.
Но с другой стороны… Вдруг я стану знаменитой скрипачкой? И не придётся полы тереть в сетевом магазине! И никакой Ларисы Палны!
Надо менять свою жизнь прямо сейчас. Прямо в детстве. Не научили меня в детстве работать, упорно трудиться, идти к цели — значит, я научусь сама. Чёрт с ней, со скрипкой, буду терзать её по шесть часов. Но стану знаменитой скрипачкой!
И голову вскинула, задрала подбородок, будто бы уже стала ею. Выступает Алевтина Румянцева, лауреат премии имени Чайковского, народная артистка Советского Союза, народная артистка Российской Федерации…
Больше титулов себе я не успела придумать, потому что свернула в подворотню и увидела страшное зрелище. Двое мальчишек кидались камнями в Лимон. Собаку зажали во дворе, не давая убежать, и она только скулила, пытаясь спрятаться за деревом, за крыльцом, вжаться в стену. Мальчишек я не знала, никогда не видела, но они были старше и сильнее меня. Я приникла к стене, мысленно посылая им проклятия. Вспомнила эту сцену. Да, так и было…
Один из камней попал собаке в шею, и Лимон взвизгнула — удивлённо, испуганно, страшно. Она не понимала, почему всегда добрые люди, которых она любила всей душой, делают ей больно. А я не выдержала. Разве можно бить беззащитную собаку? Ведь она даже защищаться не смеет!
— А ну оставьте Лимон в покое! — крикнула и пожалела. Голосок звонкий, детский, совсем не требовательный, а какой-то даже жалобный.
Мальчишки обернулись, смерили меня взглядами. Потом переглянулись между собой, и тот, что повыше, угрожающе протянул:
— А тебе чего надо? Иди, не твоё дело!
— А вот и не пойду! — с ватными ногами и колотящимся сердцем рявкнула я, стараясь не показать, как мне страшно. — Это… Это моя собака! Не трожьте её!
— Скройся с глаз, малявка, — выкрикнул тот, что пониже, и замахнулся рукой. — А то щас так отделаем, что костей не соберёшь!
— Стыдно должно быть!
Я разозлилась. Я же взрослая тётка, я недавно воришку тряпкой гнала из магазина, неужели не справлюсь с вот этими хулиганами малолетними?! Перехватив скрипку двумя руками, как щит, перед собой, я двинулась на них, одновременно пылая праведным гневом и умирая от страха.
