– Тоже от заведения? – спросил Иван.
На этом они простились, и жаль было, что за весь прошлый год их знакомство так и не дошло до приятельства.
Придя в институт после летних каникул, Иван не увидел Миши и, соскучившись, сам зашёл к нему в кафе. Хозяин сидел за столиком, вытянув ноги в проход, и сигароподобно держал в зубах оранжевый маркер. Перед ним лежала разрисованная карта Москвы.
– Не желаете экскурсию? – спросил Миша. – У нас новое меню! – и продекламировал список тем. Некоторые показалась Ивану забавными.
– Пожалуй, что желаю, – сказал он, взяв кофе. – Надо только выбрать из вашего изобилия. В свою очередь могу предложить историко-литературный поход за грибами. У нас вокруг дачи – сплошные усадьбы. Фанатов можно заводить по дороге в музей.
– О… – разочарованно протянул Миша. – Я понимаю так, что вижу перед собой конкурента?
– Мой проект некоммерческий, – возразил Иван. Он хотел, было, расспросить Мишу о подробностях его экскурсионной деятельности – как возникло, что натолкнуло, но промолчал. И без подробностей ему всё было ясно с Мишей.
Хозяин тоже не продолжил беседы. Он включил на подвесном экране немое кино и углубился в его милое мельтешение.
Это был не первый случай в жизни Ивана, когда быстрое и точное понимание друг друга не давало развиться дружбе. Оттого, – думал Иван, – что дружба, как и любовь, вырастает из тайны.
* * *
В октябре, памятуя об угрозе зимних депрессий, Иван стал запасаться. Купил специальную норвежскую лампу, призванную восполнить нехватку солнечных лучей – чтобы до света, часиков в семь, зажигать её вместо солнца. Нашёл в книжном хорошие ноты для гитары, а вот новых книг покупать не стал, решив, что вряд ли на свете есть что-нибудь более ветрозащитное, чем Карамзин, да Пушкин, да Гомер. Установить словарь и переводить вслед за Гнедичем – на ночь по странице!
Да ещё, с некоторых пор, на столе у него лежал старый учебник по языкознанию под редакцией Чемоданова, который приволок ему Костя. «Полетишь к маме в Вену – передашь заодно Бэлке!» – строжайше наказал он. Ответить на простой вопрос, зачем понадобился Бэлке древний Чемоданов, Костя не смог. Он рвал и метал, требовал, чтоб Иван сейчас же купил билет. Иван хотел уж выставить буяна, но прислушался и различил в Костиных воплях сиротство. Как ребёнок разведённых родителей старается слезами и хитростью засмолить течь, так и Костя подручными средствами гнал их с Бэлкой к воссоединению.
Разлад был нелеп – тут Иван не спорил. Давно забыта обида, всё возможно, ничто не препятствует. До конца Бэлкиного контракта всего-навсего – год. Светлый этот шлейф – надежда на поправимость – тянулся, крепясь к середине груди. Там, если дёрнуть, становилось больно. Конечно, у Ивана были доводы: Может ли он позволить себе? А бабушка с дедушкой? А Оля с Максом? Хоть Бэлла Александровна и добрая девушка, устроит ли её в нагрузку к счастью такой обоз? Или, как все девушки, она потребует жертвы? Доводами этими он чикал по беззащитной снежной ткани, надеясь, что как-нибудь она отвалится, отсохнет от сердца. Но беззащитная ткань пристала крепко.
В Вену Иван не полетел, зато пролистнул учебник и оставил его на столе вместе с Карамзиным, Пушкиным и Гомером. Все эти беспрецедентные по надёжности вещи он намеревался читать зимой и, каждый раз, проходя мимо, радовался стопке, как поленнице хороших дров.
Между прочим, и мёд у него имелся – на случай зимних бессонниц. Но на этот раз Иван изменил историческим лугам своей дачи и поехал за мёдом на ярмарку. «Башкирия», «Байкал», «Придонье» – читал он, вольно бродя по пустым рядам. Пробовал гречишный мёд со вкусом гречневой каши, липовый с ароматом цветущей липы, сонный пустырниковый, бодрый боярышниковый, и напробовался до того, что улыбка потекла по лицу. В розово-сером моросящем воздухе октября отзывался летний рассвет – вот встанет солнце, пар поднимется над лугами, загудят пчелы… или как там у них это бывает, на производстве мёда? Он уложил в пакет липкие баночки и, уже уходя, подумал, что за свою жизнь ни разу не видел Башкирии, не видел Адыгеи, Байкала, Урала, Камчатки. Зато прошлым летом по внезапному вдохновению махнул за Ржев, где погиб его прадед, – и менял там, помнится, средь клеверных полей, колесо…
