А тётка – тётка её переболтала, пересилила… заглядела!.. зажала!..
Мучение моё – самое тайное…
Признался себе уж прямо.
С мига звонка того – сестры ночью и… до мига звонка моего – в реанимацию… я свежо и ярко видел-слышал… последнее, последние…
…Глаза!
Мокрые красные…
…В последний раз приезжал.
Что-то говорил.
Она молчала.
На кухне.
А суп заранее сварила. Ждала. Мне.…
В зале потом.
Я говорил.
Она слушала…
Кого?..
Что она слушала?!..
…Я привёз ей, да, винограду.
Сам отметил снова, что с какого-то времени… за нею наблюдаю особенно…
Она бродит, говорит – как?..
Ожидать – давно устав…
Против желания – как бы готовясь…
И это всё – уединённо… и это всё –буднично…
…Уже и тогда-то шевельнулось во мне – ещё как грёза смелая: видимый мир – бред… люди – тают, призрачные, в воздухе… перетекая в пространство в иное… а уж душою и духом – натурально.
…Она.
В валенках. В платке. В кофте.
Наклонённая…
Наклонённая!..
За что?!.. Кем?!..
Хотел спросить её обычное: ну как, мол, ты?.. И, сжав зубы, постыдился… устрашился…
Она всегда отвечала:
–– По-разному.
В зале. Включил телевизор. Сам за столом на стуле всегда. – И думал, она сядет рядом, как всегда, на диване.
А нет её и нет…
В спальню заглянул.
Она стоит у лежанки и локтями на лежак уперлась. На горячий?..
–– Мама, чего ты… от меня прячешься?..
Молчит…
Как хотелось – всю-то жизнь – искренности! – Хоть от неё-то…
Вышла всё-таки оттуда, села на диван.
Боже, а это у неё… внутри…
И ужаснулся… дать знать…
…И вот – утром.
Уже одевался.
Она в прихожей –эти минуты – сидела на кушетке. Как всегда.
Но тут – как-то прямо. И лицом – к двери.
Я зашёл к ней со спины и, как всегда, перекрестил её.
–– Ну ладно…
И с сумкой – к этой двери.
…Глаза – мокрые!.. красные!.. сознательные!..
Ведь – мне в спину!
Я и оглянулся.
Сидит – прямая, совершенно прямая… выспренняя… осознающая…
Пьющая минуту.
…Так вот. Так вот.
Что же я не взял предлог задержаться?..
Да что – что же я не кинулся ей в колени?!..
Что же я – не шагнул на потолок?!..
Но ведь она бы поняла, что и я всё – всю её осанку – понял.
И что я – признаю какую-то неизбежность…
Что я признаю – сам, пусть лишь грозящий, факт…
А я не признаю!
А я – не признаю.
И сейчас.
Не признаю.
…Мучение моё – ласковое, мучение моё – сладкое.
3
Боже, что я делаю, я же – живой!..
Так я себе каждый раз.
Выхожу-то когда на улицу.
С тех пор, как сократили, – смотрю, хочу не хочу, либо себе под ноги, либо на облака… либо, ну, на архитектуру.
Если б я вёл себя так, каков я есть на самом деле – с самого бы с отрочества, – про меня шла целая молва, встречные бы оглядывались.
Но я просто шагаю…
А вот все – на серой асфальтовой ленте-эскалаторе: и по воле этой серости.
Дыша загазованном воздухом… Очумелые от голубого «ящика»… Замкнутые в интернетном лабиринте… В пространстве, пропитанном мобильным тиком… Под сводом, загрязнённом «космическим мусором»…
Спящие, спящие.
Да ещё и засоряют мои навечные зрение и слух!
Ненавидел всегда – похабные слова, анекдоты… рисунки, фотографии, фильмы.
И особенно тех, кто эти непристойности озвучивает или множит.
Брезгую вот даже пребывать под взглядами прохожих.
…Недавно и было так – характерно и, как нарочно, густо.
Из магазина звонил подружке, какое взять вино.
Разговаривал, присев у витрины к нижней полке.
Мобильник потом положил в карман в грудной куртки во внутренний.
И тут… ощутил щекой… взгляд на меня…
Взял бутылку. Поднялся.
Но… всё ощущаю…
Подошёл к кассе. Оплатил.
