Радости Рая - страница 48

Обо всех этих веселеньких делах, до которых всему сонму живых тварей на земле было как до фонаря, два Александра и хозяин-огневик, что выстроил дом по имени Четырнадцать на берегу Озера и который (дом) исчез после исчезновения с поверхности земли светлячка по имени Аким, – три родственные души, между которыми ничего не было и чьи пути-дороги жизненные никогда не пересекались, – славно потолковали.

Между Акимом и двумя Александрами, равно как и между ними самими, ничего, ну ничегошеньки общего не было, и глаголы прошедшего времени, эти шелковичные черви посмертия, смогли сшить между собою то, что даже боги не могли – никогда, никогда, никогда. Сшить между собой смерть и жизнь. Но кто стал бы носить столь ненадежное платье? Однако Александра Македонского и моего корейского деда Александра невозможные предопределенности такого рода ничуть не смущали, Акима тем более – ибо он-то как раз первым из них и заметил, что незаметно для себя начал преодолевать и сопротивление смерти, и усыпительную косность жизни. И все это – благодаря волшебным червям посмертия, глаголам прошедшего времени.

Они сидели рядом, два моих любимых Александра, полководец и мой корейский дедушка. У них был задушевный разговор.

– Я разбил этого перекормленного царя Дария, великого и величайшего, божественного и богоравного и прочая, и прочая – его так гвазданули по мозгам, что он с перепугу бросил свое войско, весь свой несметный обоз, тысячный гарем и главную свою жену, и двух любимых дочерей – ты не представляешь, кореец, какие это были красавицы, молодая еще мать и две царевны-девственницы.

Гарем и сокровища обоза моя солдатня быстро разобрала меж собою, ну а мне решили преподнести бесценный трофей – царицу и двух царевен, четырнадцати и шестнадцати лет. Но я повелел пленниц ко мне не приводить, охранять их в их собственном дворце, оставить им то же самое царское содержание, к которому они привыкли, и под страхом смерти никому не приближаться к ним, кроме их собственных прежних слуг и служанок. Кореец, знал ли ты, что райские радости испытываешь не тогда, когда вкушаешь, обладаешь, берешь, откусываешь, жуешь, глотаешь, изрыгаешь, захватываешь, отнимаешь, убиваешь, присваиваешь чужие сокровища, – а как раз все наоборот. Ты бы спокойно убил, но ты этого не сделал, перед тобой раскрывалось царственное лоно неземной сладости, но ты спокойно опустил над жарким входом волшебной пещеры завесу собственного воздержания.

Царица ждала законного насилия победителя над собою, но я не хотел, кореец, представать на глаза перед нею, я не хотел увидеть столь жалкий взгляд сраженной гордости царицы, которая вдруг в один миг стала рабыней и вещью, предметом похоти для победителя. Я не стал любить царицу, как и ее двух юных дочерей, потому что, когда умирал в моей смертной палатке, передо мной возникла она в своей несусветной царской красоте, привела с собою и своих сладостных дочек, принцесс-девственниц, – они танцевали пред моим смертным ложем, а сама августейшая особа играла им на цитре песнь моей смерти – и мне стало весело умирать.

Жена Дария любила меня, и я знал это, хотя никогда не видал ее, а только слышал хвалу и славу царицыну. Несмотря на то что я покорил ее царство и победил ее мужа, она взрастила в душе любовь ко мне и воспылала в крови страстью, когда я еще не родился, а она была маленькой девочкой, египетской царевной. Ей присуща была духовная сила провидческого жизнетворения, которой оказались доступны любови к царственным мужам и героям, что бытовали на земле как до ее существования, так и после. Она горевала, что Дарий погиб, дал убить себя, и страдания души ее были велики, но сильнее и слаще этого горя была ее девичья любовь ко мне, будущему победителю великого царя Дария, которая возникла в ней за много лет до моего рождения. Кореец, я не знал, почему тебя тоже назвали Александром, хотя у людей вашего племени были совсем другие имена, нежели у антиков, но между нами ничего невозможного не было, поэтому я и рассказывал тебе о мистической любви и страсти персидской царицы ко мне – который (то есть я) тоже любил ее и желал иметь от нее потомство, но отказался от этой всевысшей возможности только ради того, чтобы царица вместе с дочерьми проводила меня до ворот смерти из земного мира вот в этот мир, где мы сидели во дворе, – за воротами по имени Охрем, и ты меня угостил сырыми луковицами, коих я съел целых шесть штук. И я тебе рассказал о том, как я не полюбил женщину, которую любил, – только лишь потому, что предпочел увидеть ее лишь один только раз, на прощанье, у врат смерти, когда навсегда уходил из мира земной жизни.