– У меня нет шаровар, я – москаль, и ноги у меня стройные, – заявил Евдоким Саввич.
– Я представляла вас «сухарем», старым занудой, – призналась слегка захмелевшая Баляс.– А вы оказывается гений, интеллектуал, романтик и лирик. Как говорят в народе, и жнец, и швец, и на дуде игрец. Очень приятно иметь дело с таким эрудированным и утонченным господином.
– Виола, не льсти, не создавай культ личности, а то он возгордится, нос задерет, – предупредила Швец. – Тоже мне непризнанный гений, артист с погорелого театра. Только и может, что холсты малевать и на стенах шары, развешивать.
Польщенный похвалой гостьи, признался. – Я не только живописец, но и литератор, сам сочиняю. Виола Леопольдовна, послушайте и оцените.
Он поднялся в полный рост и занял присущую пииту позу:
Этот дог был не плох,
искусал он сотню блох.
А одну блоху оставил
и плясать ее заставил…
– Ну, как? Джиму очень нравятся эти стихи. Он шалеет и резвится от восторга, когда я декламирую.
– Ой, держите меня, а то упаду, – схватилась Тамила за живот.– До слез рассмешил. Ну, Рафаэль, тебе следует, не картины малевать, а выступать в цирке клоуном или участвовать в качестве юмориста в концертах звезд эстрады. Деньжищи бы загребал совковой лопатой и нам бы что-нибудь перепало.
– Да, стихи изумительные, способны вызвать жалость к бедным насекомым, – следом рассмеялась Виола Леопольдовна. – Это какой-то геноцид по отношению к блохам. Не ровен час, что при усердии догов, придется этих насекомых, хоть они и паразиты, заносить в Красную книгу.
– Эти твари очень плодовиты и неистребимы, их, что в небе звезд, – успокоил художник.
– Рафаэль, сейчас же смени тему. Забодал ты всех своим Джимом, будто на нем свет клином сошелся,– потребовала Тамила. – Перед тобой прекрасные дамы, а ты о паршивом псе языком чешешь. Совесть и честь надо иметь.
– Пока Джим живой, мне умирать нельзя, иначе пропадет, – не обращая внимания на упрек, признался Суховей.
– Тебя никто не хоронит, – усмехнулась соседка, а он продолжил:
– Как только похороню его, то и самому можно будет на покой. Никто и ничто на земле не будет держать.
– Какой вы, однако, пессимист, – заметила риелтор. – Сколько псу лет?
– Семь. При хорошем уходе может прожить до двадцати лет. Так что, как минимум мне надо еще продержаться тринадцать лет.
– Осилите?
– Должен. Чувствую себя нормально, больших проблем со здоровьем нет.
– Рафаэль, смени тему на светскую беседу, – настойчиво велела Швец.
Он призадумался: «Действительно, это для знатной гостьи может быть неинтересно и утомительно. Еще посчитает меня узколобым, интеллектуально ограниченным человеком и откажет в помощи». Он решил, завести беседу о природе и ее изображении в искусстве, пейзажной живописи. Начал издалека:
– Уважаемая Виола Леопольдовна, для меня матушка-природа – это богатейшая палитра удивительных красок, акварелей, неисчерпаемая кладезь для живописца…
– Погоди, погоди, Рафаэль, – Швец нарушила его виртуозное изречение. – Что ты, насчет пол-литра сказал? Нам выпивки может не хватить, сбегай-ка в магазин, пока на ногах держишься, не развезло, как квашню.
– Ну, тебя в баню, – с досадой отмахнулся он. – У тебя одно на уме, только бы налакаться. А Виола Леопольдовна – натура эстетически утонченная.
– Не дуйся, сам ведь о пол-литра напомнил, никто тебя за язык не тянул, – отозвалась она и похвалила. – Между прочим, из тебя неплохой стихоплет. Сочини-ка что-нибудь приятное о Виоле. О собаке и блохах, любой графоман сочинит, а ты попробуй о любви. Может слаб в коленках?
