– Потерпи, малышка, – вырвалось у меня.
Хотя девушка была ненамного моложе меня, но выглядела такой хрупкой, что и правда больше напоминала ребенка. Артемий шумно сглотнул слюну. Его лицо закаменело, спрятав всю муку отца, на глазах которого умирает дитя. Интересно, куда подевалась мать девушек?
Хотя какая мне разница.
Я подняла на Артемия тяжелый темный взгляд и кивнула на выход. Его боль мешала, отравляла мою сосредоточенность. К счастью, голова спорить не стал: отошел в дальний угол комнаты, опустился на стул и сгорбился, закрыв лицо руками. Пусть его. Если что, из сидячего положения падать не так высоко.
Марьяна вдруг тонко закричала и выгнулась дугой на простынях, а мои руки вспыхнули огнем жгучей боли, когда я нащупала то, что искала, – место, где червь присосался к кровотоку. Я выпрямилась и вытерла руки принесенной Артемием тряпкой. Потом взяла свечу и маленькую миску. Расплавила край свечи над огоньком и накапала воска в посудину, туда же вмешала травы и плеснула горячей воды. Затем намазала твердый живот смесью масел, обмотала бинтом и вылила на самое болезненное место все снадобье из миски.
А потом начала разминать руки и ноги девушки, добиваясь, чтобы кровь забегала по телу, разогревая его и открывая каждую пору для моей силы, уже бьющейся под кожей искристым потоком.
Не знаю, сколько прошло времени. Мое платье давно высохло, а желудок уже и не пытался напомнить нерадивой хозяйке, что ему вообще-то нужно есть. Волосы тоже просохли и распушились, как одуванчик. Руки снова ничего не чувствовали, но на сей раз от усталости. Вдобавок глаза начали болеть так, будто в них сыпанули песка. Я с трудом разогнула спину, поморщившись, когда позвонки с щелчками встали на место, поднялась с кровати и отодвинула занавеску. Артемий тяжело поднялся, цепляясь взглядом за мое лицо, но я опередила его вопрос и махнула рукой в сторону кровати:
– Кадку вынесите и содержимое сожгите. Девушка должна много пить, взвары с медом и брусникой будут лучше всего. Сегодня пускай отоспится, а с завтрашнего дня заставляйте ее вставать и ходить, чтобы не было внутренних рубцов.
– Внутренних… рубцов?
Я уже направлялась к двери, больше всего желая освежить лицо и прогнать черных мушек, мельтешивших перед глазами, так что отвечать не стала. Артемий заглянул за занавеску и отшатнулся с круглыми от ужаса глазами. Я обернулась и прищурилась, держась за косяк. Голова тяжело сглотнул, но ничего говорить не стал. Вдохнул поглубже и вернулся к Марьяне, чем-то загремел, а потом вышел ко мне, держа на вытянутой руке кадку с кусками грязно-розовой плоти.
– Сжечь! – погрозила я ему пальцем, потом дернула дверь и, преодолев сени, показавшиеся бесконечными, почти что выпала под дождь.
Бур и Брегота вскочили при виде меня. Они сидели на крыльце, нахохлившиеся и несчастные, не решаясь переступить порог дома, под крышу которого заглянула Смерть. Уж не знаю, кем им приходилась эта Марьяна, но горе ощутимо витало в воздухе. Ступенькой ниже сломанной куклой сидела та женщина в красном, Аника, что звала Артемия батюшкой. Увидев меня, она стиснула губы так сильно, что побелели скулы. Сумасшедший ливень все же угомонился, сменившись нудной мелкой моросью. На улице посветлело, и я рассмотрела, что она, скорее всего, старшая у Артемия. Они с Марьяной были похожи, но у Аники волосы оказались русые и слегка кудрявые.
