Засядько долго смотрел на стартовую суету. Потом скривился, от чего его круглый лик приобрёл сходство с надкусанным печёным яблоком, и отменил пуск.
– Та всё в ажуре! – возмутился Серёжа, но глава Академии указал в сторону ангаров, где на рулёжку выкатывали очередного «Сикорского», а маленький моноплан зашёл на посадку. – Я шо-то не понял. Таки они ж обещали нелётный день…
– Значит, нелётный день у нас, – смирился Георгий.
– Впереди ещё вечер и ночь, – успокоил всех Засядько.
Протестовали только газетчики. Теперь газета выйдет с белой плямой на первой полосе. А вечернего света не хватит для фото. Полковник был неумолим. Ветер дует в сторону корпусов «Русского витязя». Если ракета станет противоаэропланной, для Академии она окажется и последней.
Отбиваясь от разочарованной прессы, Засядько двинулся к баракам. Там его подкараулил молодой человек импозантной внешности, чрезвычайно холёный, в кожаной меховой куртке и высоких коричневых сапогах. Даже «синьор Евгенио» возле угломера смотрелся по сравнению с ним несколько простовато.
– Генрих Павлович фон Ренненкампф, к вашим услугам, – отрекомендовался щёголь.
– Чем могу быть полезен? – полковник даже не стал разбираться, почему его пропустили на ракетное поле. Красавчик смотрелся до того важной птицей, что усомниться в его полномочиях было нелепо.
– Говоря языком военным, прибыл в ваше распоряжение, глубокоуважаемый граждан директор. Знания, умения и, чего уж мелочиться, некоторую толику капитала готов положить на алтарь ракетного дела, если вам будет угодно.
Подошедший сзади Георгий обратил внимание, что Засядько остановился подчёркнуто на расстоянии от претендента, саженях эдак в двух, позволяющих не протягивать руку в приветствии без явного хамства. Рядом пристроился ещё один человек, последние дни ошивавшийся в Измайлово – явно бывший военный, если судить по выправке, высокий красноглазый блондин.
– Ассигнованиям всегда рады, – осторожно продолжил полковник. – Но не хочу вводить вас в заблуждение, гражданин… простите?
– Фон Ренненкампф, – безо всякой обиды повторил он.
– Ваша фамилия мне знакома. Вынужден предупредить – вакансии у нас не продаются.
– Мне тоже знакома, – встрял блондин. – Генерал Ренненкампф – ваш…
– Мой отец, царствие ему небесное, – барон перекрестился по-православному.
Засядько и его спутник переглянулись. Глава Академии осторожно продолжил:
– Прискорбная история мученической его смерти от рук корниловцев… Да, я помню. А вы после ареста отца, простите, чем занимались?
– Комиссары Керенского и меня хотели арестовать. С фамилией Ренненкампф я был просто обязан считаться немецким шпионом. Бежал в Англию через Гельсингфорс, – он на секунду сжал челюсти, у щёк напряглись желваки. Наверно, подробности отъезда из Директории запечатлелись накрепко. – Вступил в Королевский флот, был морским лётчиком. Воевал с Германией, когда Россия подписала мир.
Полковник обернулся к Георгию.
– Ваш коллега.
Тот кивнул, не проявляя к товарищу по борьбе с кайзером ни малейшего радушия.
– Видите, гражданин барон, – снова вступил блондин. – Даже Юрген Тилль, тоже германского происхождения и тоже авиатор, не торопится открыть объятия. Вам не кажется, что с этой фамилией в Москве будет, как бы сказать помягче… Неуютно.
– Меня предупреждали, и маменька, и товарищи. Что все конфузы четырнадцатого привыкли списывать на русских генералов германской крови. Что единственного командующего, захватившего изрядные земли в Восточной Пруссии, принято называть предателем, а труса Самсонова и бездарного Жилинского жертвами его коварства. Что остзейские немцы считаются врагами России хуже иудеев-христопродавцев, – он уловил протестующий жест Георгия, но не остановился. Изящное лицо Ренненкампфа заострилось от гнева. – А чистокровные великороссы, что бездарно провалили все последующие компании против кайзеровских войск, отделались снятием с постов. И даже корниловцев, путь первобытно жестоких, как мамаева орда, но побивших Германию осенью семнадцатого, презираете… Что же вы за люди такие!
