Хоть и было непривычно тихо для передовой, после его слов тишина на несколько секунд стала как будто звенящей. А затем моментально преобразившийся в лице Сверчкевич придвинулся к наводчику, произнес с ледяной угрозой в голосе:
– Повтори, что ты сказал.
Барсуков и Коломейцев встретились глазами.
– Что ты сказал, гнида?! – раздельно по слогам отчеканил политрук.
Ответа от наводчика не последовало.
– Все слышали? – Это уже было обращено к командиру с механиком. Оба отрицательно покачали головами.
Барсуков стянул танкошлем, сплюнул в снег кровью и, взяв себя пальцами за мочку уха, произнес с нескрываемой презрительной иронией:
– Не слышали, товарищ политрук. У нас уши отморожены.
Коломейцев невозмутимо кивнул в знак согласия.
– Та-ак… – протянул Сверчкевич. – Запомните все: нас послала сюда партия и лично товарищ Сталин. И если кто-то…
– Конечно, – оборвал его Барсуков. – Разве может быть иначе?
Перебравшись поближе к политруку и кивнув на догорающий танк, Барсуков уже ему одному негромко, но очень зло и ожесточенно проговорил вполголоса:
– Паша, ты кроме как п. деть чего-нибудь еще делать умеешь?
Сверчкевич заиграл желваками, молча прислонился спиной к валуну, отвернулся в сторону и громко задышал, свирепо раздувая ноздри. Больше до вечера он не проронил ни слова.
Они просидели на морозе целый день. По ним никто не стрелял, но зато замерзли все страшно. С наступлением вечерних сумерек поползли в сторону своих позиций. Обогнули холм, который им не суждено было утром объехать на танке.
– Стой! Кто идет? – раздалось откуда-то снизу.
– Свои! – отозвался Барсуков, решив, что они достигли позиций нашего боевого охранения. – Мы танкисты. Нас подбили.
Вопреки ожидаемых строгих вопросов человек внизу вдруг попросил изменившимся, жалобным голосом:
– Товарищи танкисты, поднимите меня, пожалуйста.
Оказалось, перед ними была большая воронка. Все четверо сползли в нее на животах. На дне воронки обнаружился лежащий на спине пухлый красноармеец с петлицами связиста. Неловко раскинутые ноги с поломанными лыжами застряли в оголенных взрывом корнях деревьев.
– Куда ранен?
– Да цел, кажись, только поморозился. Я уж кричал, кричал – никто меня не слышит.
– Тебя как сюда занесло?
Посланный исправлять обрыв на линии связист, как и положено, шел по проводу. Вместо своих провод привел его на нейтралку за холмами. Он долго монотонно брел в белом безмолвии, пока сообразил, что топает на лыжах по снежной целине уже далеко за пределами наших позиций. А в кустарнике напоролся на разведгруппу финнов. Вражеские разведчики поступили весьма оригинальным способом – не просто перерезали связь, но и утащили провод далеко за собой. Как умел, солдат бросился бежать на лыжах обратно, вызвав со стороны противника… дружный смех. После чего и завалился в воронку.
– Ну не ходок я на лыжах, – утер нос рукавом шинели связист.
Финны подъехали к воронке, поглядели на петлицы рядового, на нелепую позу, в которой тот лежал с поломанными лыжами, оскалились в улыбках и умчались на своих быстрых лыжах прочь.
Барсуков переглянулся с экипажем:
– Это, похоже, наши утренние гости.
– А я лежу тут третий час… – закончил свой рассказ связист.
Красноармейца осторожно подняли на ноги.
– Здоров ты, братец, – одернул на нем за хлястик распираемую во все стороны шинель Барсуков.
– Да не, это на мне два ватных комплекта надето, – пояснил связист. – А так я худой.
