Понтус повертел пятидесятиэровик на ладони, посмотрел на него недоумённо и почесал в затылке:
– У нас только что было три кроны, – философски заметил Расмус. – Но тут и глазом не успеешь моргнуть, как потратишь всё подчистую.
– И как мы теперь попадём на Альфредо? – с беспокойством спросил Понтус.
Расмус подумал, потом подмигнул Понтусу и хитро предложил:
– А может, я пойду на представление, а потом в точности изображу тебе, что он делал?
Но Понтусу такое предложение не очень понравилось:
– Пойдём поговорим с ним. Вдруг он окажется хороший и пустит нас обоих за пятьдесят эре?
– Пошли попробуем, – согласился Расмус.
Они пробрались к арене, где стоял Альфредо.
– Господин Альфредо… – начал Расмус.
Но полная женщина все кричала, так что Альфредо ничего не слышал. Тогда Понтус набрался смелости, почтительно поманил Альфредо пальцем, наклонил голову и игриво сказал:
– Дядя, а можно мы пройдём за полцены? Мы обещаем тогда смотреть представление только одним глазом!
Понтус вычитал это в какой-то книжке, и ему казалось, что фраза как нельзя лучше подходит для этого случая. За свои одиннадцать лет он успел заметить, что такие глупые шутки пользуются у взрослых большим успехом. Но у Альфредо, похоже, чувства юмора не было. Он посмотрел на Понтуса свысока и ничего не ответил.
– Может, он не понимает по-шведски, – шепнул Расмус.
Но шпагоглотатель проворчал:
– Дядя замечательно понимать по-шведски. И понимать, что вы есть тфа негодяй.
Понтусу стало стыдно. Он обычно верил всему, что говорят, и, если ему говорили, что он негодяй, его тут же начинала мучить совесть. Но у Расмуса вера в себя была безгранична, и он совершенно не чувствовал себя негодяем, даже если его именовали таковым дважды в день – сначала учитель математики, а теперь вот шпагоглотатель. Хотя шпагоглотатель ужасно говорил по-шведски, смысл сказанного не оставлял сомнений, и Расмус был с ним совершенно не согласен.
– Дас ист неправда, мы вовсе не негодяи, – решительно ответил он.
– Йа-йа, – сказал шпагоглотатель и энергично закивал: – Тфа маленький негодяй, который хотеть попасть на предстафление за половина цена.
– Не обязательно быть негодяем, если у тебя нет денег, – сказал Расмус. – У нас всего пятьдесят эре.
Альфредо снова закивал:
– Тфа маленький негодяй без денег, йа-йа!
В тоне Альфредо, кажется, прозвучало сочувствие по поводу их бедности, и это растрогало Расмуса:
– А что, трудно научиться глотать шпаги? – заискивающе спросил он. – Вы долго учились?
Альфредо несколько секунд молча смотрел на него, потом усы его начали подрагивать, и он разразился дробным смехом:
– Та-а, надо начинать учиться, когда есть ещё маленький, и надо начинать с булавка, это есть так. А ты как думать?
Видимо, свои шутки Альфредо понимал лучше, чем чужие, потому что смеялся он долго. Понтус с Расмусом тоже с готовностью посмеялись. Они были готовы хохотать сколько угодно, чтобы задобрить Альфредо. Им было не привыкать: в школе частенько приходилось смеяться над учительскими шутками, потерявшими новизну всего каких-нибудь сто лет назад.
Но Альфредо прекратил смеяться так же неожиданно, как начал, и Расмус забеспокоился.
– Подумать только, – снова начал он, – дядя – всемирно известный шпагоглотатель. Всемирно – это, наверное, очень сильно известный?
Альфредо снова посмотрел на Расмуса, точно о чём-то размышляя, и опять захохотал:
