– В этом они ничем не отличаются от других конюшен, где мне приходилось работать.
– Разница в том, мисс Дэрвилл, что здесь нет ни вашего отца, ни его репутации, чтобы защитить вас от грубого и агрессивного окружения.
– Но не такого же, как на поле боя, – возразила она. – Хотя папа никогда не разрешил бы мне приближаться к настоящему сражению. Я всегда выполняла свои обязанности в тылу. В этой войне с Наполеоном, которая вот-вот разразится снова, мое место займет его новый ассистент. – На какое-то мгновение Стефани погрузилась в свои мысли, и ее рассеянный взгляд устремился куда-то вдаль. Но потом она пожала плечами и слабо улыбнулась. – В каком-то смысле хуже находиться вдали от линии фронта и думать, что может произойти с родными или друзьями и, конечно, с лошадьми. Несмотря на то что я бы никогда не приравняла жизнь животного к жизни человека, я не разделяю мнения, что они лишены чувств.
– Я тоже, – сочувственно произнес Рафик. – На самом деле я бы сказал больше, я бы сказал, что между лошадью и всадником может возникать родство.
– О, я согласна, – горячо согласилась мисс Дэрвилл. – Если человек боится идти в бой, он передает свой страх лошади. Я много раз это видела. Может показаться смешным, но я видела, как лошадь придает человеку смелости, показывая свое… рвение. Звучит глупо, но…
– Вовсе нет. Арабские лошади, особенно кобылы, очень ценятся за свое бесстрашие в бою, которое способно придать всаднику храбрости, если ему этого не хватает. Но дело не только в этом. В самых враждебных человеку местах пустыни мне случалось видеть, как лошадь выносила всадника в безопасный оазис, когда он уже терял последнюю надежду.
– То же самое и в бою, – с жаром добавила Стефани. – Папа много, очень много раз видел, как лошади, подвергая опасности собственную жизнь, возвращались на позицию с полумертвым всадником в седле. И так же поступают люди, делая все возможное для спасения своих лошадей. Я видела, как самые закаленные в боях солдаты плакали, потеряв своего коня. И плакали от радости, когда вопреки всему удавалось спасти животное, как им казалось, обреченное на смерть. Это, – сказала Стефани Дэрвилл, крепко стиснув руки, – одна из самых приятных сторон моей профессии.
Ее реакция не могла не восхитить его.
– Я вижу, вы очень любите лошадей.
– Вы тоже. – Она просияла в ответ.
– Я буквально вырос в окружении лошадей, – признался Рафик. – Когда мне было три месяца, меня отправили жить в племени бедуинов. Здесь существует обычай, что до десяти лет сыновья правителя должны жить за пределами дворца. Бедуины считают лошадей частью своей семьи. На ночь они даже приводят их в свои палатки, чтобы укрыть от холодного воздуха пустыни.
– И в эти годы у вас зародился замысел создать собственный конный завод?
– Бхарим всегда гордился разведением чистокровных скакунов. Это часть нашего наследия.
– Простите, я не знала. У меня создалось впечатление, что ваш конезавод сравнительно новый. – Она покраснела.
– Если говорить буквально, то вы правы, – сухо произнес он. – Конюшни были отстроены заново восемь лет назад, когда я унаследовал трон. Но я считаю – и мой народ с этим согласен, – что они – продолжение того, что существовало раньше, но было утрачено. Мой замысел, как вы это назвали, возник четырнадцать лет назад, в тот день, когда Бхарим потерял Сабр. Выигрыш Сабра приносит победителю не только славу, он стоит целого царства. Сабр – это символ национальной гордости.
