Капитан Каява
Если б за каждого горожанина давали бы по звезде, до какого бы звания дослужился Каява? Ответ – до капитана. Кем сюда пришел, тем и останешься. Да и вообще у него нет звезд, только их тени.
Четыре звездочки остались в серой горной пыли, которая от дождей превращается в глину. Дожди сменяло раскаленное солнце, в глине запекались танки, БТРы и люди. По глине с грохотом катились новые дни. Снова шли дожди, снова жарило солнце. В тех местах было много черепков.
Каява поделится последним куском хлеба. А пулями нет. Пули закончились, горы захлестнули каменной удавкой. И хотелось одного, чтобы быстро… Но жизнь пристала, как засохший бинт к ране. Со связанными руками не оторвешь.
Наше чушпанское бытие поделилось надвое, а у Каявы натрое: мир, война, город. Про войну рассказывает без подробностей, смачивая горло из фляжки. На его войне у городов и сел чужие названия. Названия чужие, а земля наша. Каява говорит, что после той войны это только наша земля. Я понимаю, о чем он. У капитана есть карта. На ней горы, ущелья, перевалы, долины, снова горы. На ней нерусские названия написаны русским языком. Он показывает ее мне и Коле, разгладив горы и ущелья на скамейке во дворе. На карте серые бумажные морщины, названия нескольких кишлаков стерлись, по речке плывет табачный мусор, в долине бурое пятно – траву скосили.
Я ведь знаю о той войне. Знаю, она закончилась. Каява говорит, что я глупая чушпанка и что война лишь притихла, на время. И теперь я боюсь и красных сапог, которых неясно сколько, и притихшей войны, после которой забыли посчитать рядовых, сержантов, лейтенантов… Хочется обнять Колю за плечи, угостить самой вкусной шоколадной конфетой. И хочется чуть ближе придвинуться к Каяве. У меня нет повода не доверять капитану Каяве.
Про мир Каява рассказывает и того меньше. Был женат, был сын, и кошка была, про кличку которой мне говорить не хочется. Хотя почему был? И сейчас женат, и сейчас растет сын, и даже кошка, наверное, все так же сидит на форточке и слизывает капли дождя с лунного блюдца. Просто его семья в другом городе. Как-то раз Каява скажет, что больше хотел дочку, чем пацана.
Наш капитан не позволяет себе слабостей, он смахивает с лица былые горести и радости, поправляет афганку, делится с нами тушенкой и затрещинами и ведет в нужном направлении. Мы – его нынешняя армия. Сейчас нас около тридцати. Мы маскируемся. Мы воюем сами с собой. Мы ждем. Мы ждем. Мы ждем…
Красные сапоги
Все проходит. Теперь я так четко это понимаю. И уже не боюсь. Мой знак бесконечности сжимается до восьмерки, восьмерка до нуля, ноль до точки. Точки невозврата. В ней и закончится моя именная вселенная.
Однажды я приду в лесок, увижу идеально сложенные нетронутые елочки-иголочки и услышу, как беспокойное сердце мое вдруг забьется совсем по-иному, в унисон с городским колоколом. И по голым рукам моим пробежит ноябрьская дрожь…
Это и есть конец принцессы в красных сапогах. Я решила головоломку. Каява ведь спрашивал не о сапогах. И вообще, не было никакой принцессы. Принцесса пусть останется в сказках для Коли. Была глупая толстая я. И был теплый ноябрь. И было шесть пар мужской обуви. Кеды, кроссовки, ботинки – такие разные: на одних шнурки развязались, на других кровь на носках, возле третьих воткнута лопата, четвертые – почти новые, начищенные стоят в стороне… Обувь разная, а лица одинаковые, разрубленные ухмылкой. Не помню ничего, только очередность: развязанные шнурки, коричневые ботинки, кровавые кеды, серые ботинки, белоснежные кроссовки с синей галочкой – отметились, после черных кроссовок во рту земля, и уже не страшно… Страшно, когда не понимаешь, что будет дальше. А я все поняла. Глупо цепляться за корни елок-березок, когда тебя саму вырвали с корнем…
