– Полагаю, что соотношение писателей и читателей не особенно изменилось в пропорциональном соотношении, – начал было отец развивать свою гипотезу о спросе и предложении в искусстве в разные исторические периоды.
– Ты полагаешь, что, не будь у «пророка» своего мнения о содержимом книг в Александрийской библиотеке, грамотность населения продолжала бы расти? – спросил дед.
– Несомненно. Спрос порождает предложение и наоборот. Однако насилию власти искусство мешало всегда. Оно, и в первую очередь литература, стимулировало «ненадежный элемент», который был опасен для власти даже в неграмотном обществе, – ответил Ной.
– Да-да, мы все читали Вольтера. Он, кстати, был тот еще тип – скользкий, хитрый, но в некоторых случаях и весьма щедрый, хотя, по-видимому, расчетливый, – вставил отец. – А как же насчет соотношения писателей к читателям в качественном смысле?
– Если мы говорим о художественной литературе, то еще со времен Ренессанса, грубо выражаясь, в спросе на искусства вообще, а на литературу в частности, наблюдается постоянный рост как среди потребителей, так и среди поставщиков. Знаковой фигурой в этот эмбриональный момент эволюции литературы является Эразм Роттердамский1, – ответил Ной.
– Тебе все-таки нужно было стать экономистом. Ты говоришь об искусстве, как экономист, – перебил его дед.
– Это было специально для тебя, дедушка, – улыбнулся внук.
– Мне кажется, что не только как экономист, но и как историк. А вот скажи-ка мне, универсальный литератор, какова все же тема твоей диссертации? Она ведь не на тему исторического развития литературы? И, я думаю, не о ее экономической целесообразности? Полагаю, избранная тобой тема не ставит перед автором задачу раскрыть роль юриспруденции в литературе? Растиньяк2, пожалуй, самый яркий известный мне юрист в литературе, да и он не делает особой чести профессии, – продолжил язвить отец. – Литература и юриспруденция явно не братья-близнецы.
– Литература и история гораздо ближе, почти как юриспруденция и экономика. В этих парах всегда гораздо больше интеракции и взаимопроникновения.
– Так какова же твоя тема? – с интересом спросил дед, возвращаясь к вопросу сына.
– Не знаю… – тихо и грустно ответил Ной. – Мое предложение о сравнении героев международной литературы, находящихся в зените своих возможностей, было отвергнуто, – продолжил он.
– Честно, я не могу понять почему. Мне кажется, что эта тема очень интересна. Провести сравнительный анализ сходств и различий самых разных героев из самых разных стран, когда все они приближаются или находятся в зените своего потенциала. Увидеть, что между ними общего. Какова их связь с их средой обитания. Каковы их цели и амбиции. Как они воспринимаются обществом. Что за ними стоит и что толкает совершать те или иные поступки.
– Я бы сказал, что это здорово напоминает социологический опрос, – сказал дед.
– Ну не без этого, хотя в гораздо более широкой и углубленной форме и, естественно, со своими нюансами. Но при желании нечто аналогичное можно сказать и об исследовании Авраама Маслоу3. Это возраст, в котором былые горизонты уже не воодушевляют, как прежде, и постепенно трансформируются в более реальные цели.
– Мы же, конечно, уж не те, но в коей мере все же эти… – съязвил отец. – Если былые горизонты более не воодушевляют, не является ли это возрастным или депрессивным влиянием? – добавил он, как бы спрашивая самого себя.
