И я отвечу:
– Рядом не стояло!
Что хариус?! Что стерлядь?! Что форель?!
Что белорыбица?! – Всё детские игрушки!
Но если кижуча не ели Вы досель,
Что ж локти грызть осталось иль подушки.
Хорош с дымком, и вяленый, и в соли.
Хорош балык и с косточкою бок.
Под пиво много не советую позволить,
Под водочку его ведро я съесть бы мог.
В желанье весь! Уже невмоготу!
Иду вкушать!
А ведь и Вы могли бы
За стол со мною сесть
И с восхищеньем съесть
Хоть ломтик тающей во рту
Непревзойдённой рыбы!
О как!
Рассказано было так вкусно, что многие невольно сглотнули. Ещё раз убедившись, что автобуса на горизонте не видно, Дед продолжал свой рассказ.
– Эх! Жаль, что вы на Нюкле не бывали! «Что за Нюкля?» – спросите вы.
Нюкля, это, братцы вы мои, говоря скупыми словами справочника, мыс у впадения реки Ола в воды бухты Гертнера, по-другому – бухты Весёлая – Охотского моря, недалеко от районного центра Ола Магаданской области.
А вот легенда другое говорит.
Жил да был на берегу моря со своими домочадцами морской нивх по имени Нюкля. Давно это было, когда ещё деревья были большими, а звёзды прямо с небес слетали на землю, чтобы отдохнуть у костра, послушать песню, да поесть юколы.
Промышлял Нюкля нерпу, кормился рыбой, икру приготовлял, да русским продавал за водку – ведро икры за бутылку воды огненной. Шибко большое хозяйство было у Нюкли, детей было много, каяков было столько, сколько пальцев на руках и ногах, железные наконечники у гарпунов были, сети были у Нюкли большие. Хорошо жил Нюкля, богато жил, много работал, много промышлял, много икры приготовлял.
И вот пришло время Нюкле идти к предкам своим. Всё, что имел и умел, он передал детям, крепкие яранги оставил, помолился и пошёл.
Пошёл, да и остановился у моря.
Куда идти, думает: направо, налево? Присел на корточки, трубку закурил, стал думать. Долго думал, три трубки думал, но так и не придумал. Стал четвертую трубку набивать.
Тут скала, что возвышается на самом берегу, стала вроде потрескивать. Интересно стало Нюкле – что это за звуки такие, спрятал он трубку за пазуху, подошёл к скале поближе. А потрескивание стало вырастать, поднялось, как вал водяной до небес и превратилось в зов неведомый: «Иди ко мне, Нюкля… Иди ко мне…»
Вот чудеса! – думает Нюкля, – Словно зовёт меня кто-то. Посмотреть, что ли?
И пошёл Нюкля к скале, зовущей его,
И тут узрел он, как раздвигается скала,
и открывается широкий проход.
И там узнал он путь,
по которому надлежит ему идти.
И шагнул Нюкля на путь надлежащий,
и пошёл по пути этому.
И как пошёл он по пути этому,
то содвинулись стены скалы
и сокрыли Нюклю,
и путь, ему одному надлежащий, сокрыли.
Много прошло с той поры дождей и метелей, смыло навсегда безжалостное прибойное море дорожку следов, что оставил Нюкля, уйдя в скалу. Да и сама скала поседела, осыпалась, стала похожа на полусъеденную сахарную голову и от того так и называется – Сахарная головка. Только осталась узкая расщелина, что была когда-то Нюкле проходом.
Пытался сынулька мой когда-то протиснуться в неё, но дальше двух-трёх метров это ему не удавалось, а и страшно было – а вдруг проход откроется, и поманит Нюкля: «Иди ко мне…» И выскакивал он из расщелины, учащённо дыша и оглядываясь – не видел ли я испуга его, а я делал вид, что не видел…
Письмо он мне недавно прислал, как побывал на Нюкле.
Слёзы бессильной злости наворачивались на глазах его, когда видел он, во что теперь превратилась Нюкля, изгаженная нынешними людишками. Проход в скалу завален пивными бутылками, мусорными пакетами, рваными презервативами…
