Вскоре после такой борьбы двое покатились по земле. Маленькая феска и голубой йемени (головной платок из лёгкой вышитой ткани) слетели с Мыстыка. Эта борьба для меня длилась очень долго. Я дрожал. Приблизились дяди с палками. Они несколько раз со всей силы ударили собаку. Мыстык был спасён. Из рук и носа бедняги текла кровь. Собака, поджав хвост между ног, уткнув пасть в землю, галопом убежала. Мыстык сказал «Ничего… Не болит… Немного исцарапан…» Его повели домой. Я тоже сразу побежал к себе домой. Я рассказал своей маме, что с нами случилось. Абиль Ана уложил меня на моё место. Очень долго страх растекался по моим жилам и паху. Слуга, прочитав молитву, так подул мне в лицо, что я зачихал от его запаха чеснока.
На следующий день Мыстык не пришёл в школу. Ещё на следующий день он опять не пришёл… Я сказал маме, что, когда пришёл к семье Хаджи Будака, то не увидел Мыстыка. Она сказала:
– Он болен, мой милый, даст Бог, когда ему будет лучше, вы опять будете играть, сейчас не надо его беспокоить.
С тех пор я всегда ходил в школу с надеждой, что застану Мыстыка выздоровевшим. Как жаль, что он не пришёл… Собака была бешеной. Для обследования Мыстыка отправили в Бандырму. Оттуда его собирались отправить в Стамбул.
Потом мы услышали, что Мыстык умер…
Мне, как и всем, также вспоминается моё детство, когда я встаю рано ясным и безоблачным утром. Я хочу перенестись моими глазами на место моего рождения, в оставшуюся в моей памяти, как будто бесконечную и фиолетовую страну, где занимается утренняя заря. И ничего не замечая, я всё смотрю на указательный палец левой руки. Сверху на первой фаланге пальца до сих пор есть след от маленькой раны в виде оставшейся белой полоски, на мой взгляд, очень святой. Я опять чувствую его жаркие губы на кончике моего пальца и вижу моего геройского кровного брата, умирающего и погибающего ради клятвы, этого воображаемого льва и героя, чтобы спасти меня, добровольно сцепившегося с большой, бешеной, крупной, чёрной, пастушеской собакой.
Когда турки теряют способность чувствовать фибрами души свою нацию, мы скатываемся в глубины дурно пахнущей чёрной бездны, где на дне её преисподней находятся нравственная испорченность, вероломство и эгоизм, пошлость и лень. Когда мы корчимся, измученные, потом омываемся три раза и выходим чистые и ясные, то передо мной открывается действительно далёкий мираж потерянного рая… Эта способность делает меня счастливым. Находясь вместе с мамой Мыстыка, милой и благородной, постаревшей от горя, ещё более достойной от возрастающей забывчивости, я испытываю удовольствие от приятной и грустной горечи…
Господин Мехмет проживал в посёлке десять лет. Он оставил свою ферму, поля, виноградники и сады в управление одному компаньону, живущему в деревне. Однажды господин Мехмет пожаловался своему дорогому другу муфтию Хаджи Али:
– У него всё сгорело. Я полагаю, что всё превратилось в пепел. В целом мире уже нет ни одного честного человека.
Муфтий, верующий в религию, как добродетель бытия, сказал, покачав головой:
– Есть, но ты не можешь найти.
Господин Мехмет вышел из себя: «Нет, нет, нет! Клянусь Аллахом, нет! Все лжецы, все мошенники. Не осталось ни одного близкого человека, ни одного родственника, которому бы я мог поверить. Даже мой брат обманул меня.
– В таком случае иди, возьми у него имущество.
