Войдя в парикмахерскую, он спросил крайнего, занял очередь и разделся, получив гнутый алюминиевый номерок взамен плаща. Пригладил у зеркала волосы и сел на лавку.
Пахло тем, чем всегда пахнет в парикмахерских: мешаниной одеколонов и немного сыростью. Из-за двери доносилось стрекотание машинки.
Когда подошла его очередь, Ноготков заглянул в зал, а затем попросил пройти следующего, объяснив это тем, что он стрижется всегда у одного и того же мастера.
– Заходите, кто там!.. – послышалось через несколько минут.
Вздрогнув и наклонив голову так, будто хотел до поры остаться неузнанным, он быстро прошагал к свободному креслу и сел.
Увидев Ноготкова, Галя резко выпрямилась, несколько секунд смотрела на него в упор, потом сорвалась с места и, швырнув по дороге простынку, скрылась в подсобке.
Ноготков поерзал в кресле и сел прямо.
Через минуту вышла другая женщина – полная, в белом, хрустящем, как свежая вафля, халате, наброшенном на плечи поверх красной мохеровой кофты. Она его давно знала. И он ее давно знал – это была заведующая.
– Пересядьте в другое кресло, – сухо сказала она и подчеркнуто вежливо добавила: – Пожалуйста. Пересядьте. Мастер Ноготкова вас стричь не будет.
– Здравствуйте, – тоже подчеркнуто вежливо сказал Ноготков, глядя на ее отражение в зеркале.
– Здравствуйте, – механически ответила она.
– Мне мастер Ноготкова нужна, – хотел сказать Ноготков совершенно ровно, однако в самом конце фразы голос все-таки предательски дрогнул.
Заведующая была почти равнодушна.
– Вы задерживаете, – заметила она. – Не задерживайте. Попрошу вас…
– Дайте, пожалуйста, жалобную книгу, – сказал Ноготков.
Это была самая трудная реплика. Ему всегда приходилось силой выталкивать из себя эти слова. Дальше все шло гладко, но этой фразы он стыдился.
– Вы издеваетесь, – бесстрастно сказала заведующая.
– Я не издеваюсь, – возразил Ноготков, расправляя полы пиджака нервными пальцами. – Я просто хочу вписать жалобу. Я имею право стричься у одного и того же мастера. Вы мне это почему-то запрещаете. На каком основании? Дайте книгу, я впишу жалобу.
– Вы лучше на себя пожалуйтесь! – посоветовала заведующая.
– Вы меня не учите, на кого жаловаться, – сухо сказал Ноготков. – Я сам знаю, на кого жаловаться.
– Почему же не поучить, если вы себя вести не умеете! – победно съязвила вдруг заведующая, выходя из роли. – Вам хоть стыдно-то бывает?
– Что вы себе позволяете? – спросил Ноготков. – Дайте книгу!
В дверном проеме торчали головы клиентов, ожидавших своей очереди. Они не роптали на задержку. Напротив. Ноготков понимал – жизнь бедна развлечениями.
Он повел шеей так, словно она была в щетинном воротнике, и стал смотреть на свое отражение.
– Зачем вы так часто стрижетесь? – спросила заведующая и добавила озабоченно: – Это вредно для волос.
– Ничего, – сказал Ноготков. – Не облысею. Позовите мастера Ноготкову.
– Облысеете, – вздохнула она. – Скорее бы.
Ноготков промолчал.
В подсобке слышались смех и громкие голоса, но что именно говорили, понять было невозможно.
Наконец вышла Ноготкова.
Она появилась в дверях и шагнула к тому креслу, в котором сидел Ноготков. Он жадно и немного испуганно смотрел в ее злое, почти некрасивое сейчас лицо, читая в нем презрение и тоскливую скуку. Тем не менее движения ее были прекрасны, прекрасен был ее белый и не совсем свежий халат с вышитыми на кармашке инициалами «Г.Н.», и пальцы, резко швырнувшие на подзеркальник задребезжавшие ножницы, тоже были прекрасны.
