Марк видел, как Тернер попытался улыбнуться, но не сумел. Лицо его, словно не выдержав тяжести улыбки, опало, голова опустилась, плечи подались вперед, он сгорбился и одеревенел. Фигура его сделалась… Марк вдруг поймал себя на мысли, что не мог бы сказать "жалкой", скорее – скорбной, и все-таки смотреть на Тернера в этот момент стало неловко.
Марк отвернулся. Он взял наугад несколько фигурок и сунул их вместе с той, что дал ему Дягилев, в сумку.
"Зря так Паша, – подумал он, – ясно ведь, что бред. Впрочем, для Паши это не аргумент… А реакция Тернера интересна – все помнит… Значит, не случайный бред? Что-то устойчивое?.. Паранойя?.."
Он вновь посмотрел на Тернера. Тот по-прежнему сидел сгорбившись, уперев локти сцепленных "браслетами" рук в колени, опустив голову и стеклянно глядя в одну точку.
Когда Марк выходил из комнаты, он услышал за спиной хриплый голос Тернера:
– У вас нет права судить нас… – И Марку показалось, что сказано это было специально для него.
"Нас?.. – машинально отметил про себя Мельгош. – Это о людях из его бреда? Или действительно существует какая-то кучка параноиков?.. Опять следы "зеркал"? "Синхронная мутация", теперь "синхронный бред"?.. Какая-то волна коллективных состояний. Впрочем, было ведь и хуже, когда доказали связь волны помешательств с появлением в Канале "зеркал". А сами "зеркала" появились вместе с началом экспериментов по управлению поведением людей. Тогда толпы начали громить центры, занимавшиеся подобными работами, и даже танки никого не могли остановить… Кстати, у Тернера в бреду тоже, кажется, есть танки… Но Белка? При чем здесь Белка?.. Тернер ведет себя, как… черт его знает, дальний родственник, что ли, после долгой разлуки. "Как дети?" и все такое… Но, черт возьми, почему?.. Зачем он торчал в парке, возле Белкиного садика?.. Впрочем, он ли? Надо поднять документы, по садику что-то должно сохраниться, раз полицейского вызывали…"
Поднявшись в отдел, он первым делом заказал через "молчуна" в центральном архиве Управления поиск по инциденту у садика Белки, затем снял плащ, повесил его в шкаф, вынул из сумки фигурки, расставил под лампой на столе и в ожидании принялся их рассматривать.
Фигурок оказалось шесть. Были они разного роста… "Высоты… – поймал себя на оговорке Марк. – Разной высоты". Крайней слева стояла фигурка мужчины лет сорока пяти, по крайней мере, так он выглядел. У мужчины было широкое лицо – как и у всех остальных фигурок – с низким морщинистым лбом, острые скулы, крупный нос и тяжелый подбородок. Руки с большими, довольно подробно проработанными кистями он держал по швам, спина была сгорблена, голова и плечи подались вперед. От левого плеча наискосок шла глубокая трещина.
Во всей фигуре мужчины, в его полупоклоне сквозила угодливость раздавленного обстоятельствами человека, сумевшего сломать в себе собственное достоинство. Та же угодливость читалась и на его лице. И удивительным образом в той же фигуре, лице и позе, по мере того как Марк разглядывал фигуру, он все явственнее замечал это самое достоинство, загнанное внутрь, спрятанное, но, казалось, не потому, что показывать его было страшно, а как бы неловко – не тот момент. Но, по всей видимости, это чувство и давало человеку способность жить…
"Стоп, стоп… – остановил себя Марк, невольно увлекшийся придумыванием чужой судьбы. – Похоже, сочинительство сказок для Белки даром не проходит… При чем тут "жить"? Кусок дерева…"
