– Явился, наконец, – сказал Дэн. – Ты где был?
Капрал не ответил. Дэн повторил:
– Билли, где ты был?
Его брат, казалось, не слышал этих вопросов. Он взглянул на дом, возвышавшийся над ними, и небрежно заметил солдату на сундуке:
– Странно, да? После такого обстрела удивительно, что тут еще что-то осталось стоять.
– Вот как, – сказал Дэн, сверля взглядом спину брата. – Выделываешься, значит?
Отсутствие костров позволяло отчетливо увидеть слабый серебристый вечерний свет, в котором синяя форма солдат становилась черной, а их лица – белыми пятнами, лишенными выражения. Неподалеку от группы, расположившейся на крыльце, возникло какое-то оживление. Один солдат нашел юбку с фижмами и, напялив ее, танцевал под аплодисменты своих товарищей. Билли и большая часть солдат немедленно решили присоединиться к зрителям.
– Что с Билли такое? – спросил Дэн солдата на сундуке.
– А я почем знаю? – ответил тот с легким раздражением, встал и пошел прочь. Вернувшись, он с видом знатока бросил, что ночью будет дождь.
Дэн присел на один конец покрытого конским волосом сундука. Он смотрел на толпу вокруг танцора, которая в восторге двигалась взад и вперед. Иногда ему казалось, что он различает лицо брата.
Он и солдат на другом конце сундука со знанием дела обсуждали позиции, которые занимала армия. По их мнению, пехота и артиллерия на улицах городка располагались в крайне опасном беспорядке; но их это не беспокоило, поскольку они привыкли к тому, что армия всегда находилась в опасном беспорядке. Они научились воспринимать такие сложные ситуации как следствие своего нахождения в армии, и обычно они просто непоколебимо верили в то, что кто-то разбирается в этом хаосе. Даже если бы их кто-нибудь убедил в том, что армия – это никем не управляемое чудовище, они бы с присущим ветеранам цинизмом просто кивнули в ответ. Их, как простых солдат, это просто не касалось. Их заботой было поесть и поспать, когда позволяли условия, и храбро сражаться, куда бы их ни послали, пока не поступят новые приказы. Это и так отнимало достаточно сил.
Они обсуждали другие корпуса, и поскольку этот разговор надо было вести втайне, их голоса понизились до благоговейного шепота. "Девятый, первый, пятый, шестой, третий" – эти простые цифры звучали красноречиво, каждая из них имела значение, которое должно было сохраниться на протяжении многих лет не как какой-то безличный номер, а нечто, столь же полное индивидуальности, как название города.
О своем собственном корпусе они говорили с глубоким почтением, преклонением и абсолютной уверенностью, которую, видимо, ничто не смогло бы поколебать.
Казалось, будто их уважение к другим корпусам отчасти объяснялось удивлением, что части, не имеющие такого же знаменитого номера, как их собственный, вообще могут проявлять такой интерес к войне. Они могли доказать, что их дивизия была лучшей в корпусе, а их бригада – лучшей в дивизии. А их полк – тут было ясно, что никакое счастье в жизни не могло сравниться с удачей, благодаря которой солдат, так сказать, родился в этой части, этом краеугольном камне, на котором держалась вся армия.
Временами Дэн осыпал оскорблениями того неизвестного, таинственного генерала, чьей раздражительности и излишнему энтузиазму он приписывал приказ, из-за которого нельзя было выпить горячего кофе.
Дэн говорил, что победа в предстоящем сражении была неизбежна. Его собеседник в этом сомневался. Он обратил внимание на укрепленную линию холмов, которая произвела на него впечатление даже с другого берега реки.
