Принцессу Марию здесь не ждали. Немногочисленные слуги, следившие за порядком в замке, выбежали навстречу, удивленные ее внезапным приездом. Когда стихли приветствия, принцесса кивнула мне, и я сообщила им ошеломляющие новости из Лондона. Нестройные приветствия зазвучали вновь. К этому времени наших изможденных лошадей уже отвели на конюшню. Меня хлопали по плечу и по спине, словно мальчишку. Наверное, слуги так и не разглядели во мне девочку. Я старалась улыбаться, хотя мне и без похлопываний было больно. От трехдневного путешествия в седле я до крови стерла себе кожу на ногах – от лодыжек до бедер. У меня затекли спина и плечи, а пальцы не желали разгибаться. Никогда еще я не проводила столько времени в седле. Из Хансдона в Ходдесдон, потом в Состон-Холл, далее в Тетфорд и, наконец, сюда.
Я представляла, каково сейчас Марии с ее слабым здоровьем. К тому же она была почти втрое старше меня. Но я увидела лишь мимолетную гримасу боли, промелькнувшую на ее лице, когда слуги ссаживали ее с лошади. Все остальные заметили, как она слегка наклонила подбородок, слушая приветственные крики. Но уже в следующее мгновение она одарила слуг очарованием тюдоровской улыбки. Нас провели в большой зал. Там приветствия зазвучали с новой силой. Мария подняла руку. Все умолкли. Она наклонила голову, молясь за душу умершего брата, а затем произнесла короткую речь, напомнив слугам, что всегда была с ними честна и умела ценить верную службу.
– Я буду вам хорошей королевой, – пообещала она, вызвав новый шквал приветствий.
Зал наполнялся народом. Сюда спешили крестьяне с близлежащих полей и лесов. Пришли деревенские жители. Слуги сдвинули столы, принесли кувшины эля, кружки, караваи хлеба и тарелки с мясом. Некоронованная королева уселась во главе стола и весело улыбалась всем. Казалось, эта женщина никогда в жизни не болела. Проведя за столом час, она со смехом объявила, что королеве негоже оставаться в одежде служанки, и удалилась в свои покои.
Обстановка в ее здешней спальне была такой же скромной, как в Хансдоне. Пожалуй, даже скромнее. Простая кровать, далеко не новые простыни. Но если Мария устала так, как устала я, наверное, она согласилась бы спать и на рогоже. Слуги притащили к ней в спальню деревянную лохань, выложенную тканью, чтобы не получить заноз. В лохань налили горячей воды. Им удалось отыскать несколько старых платьев Марии, оставшихся от ее прежних поездок сюда. Все их аккуратно выгладили и положили на кровать.
Наконец-то она смогла сбросить чужой плащ и поношенное платье, купленные за два шиллинга.
– Можешь идти, – сказала мне Мария, которой здешняя служанка помогала раздеваться. – Поешь, а потом ложись спать. Представляю, как ты устала.
– Благодарю вас. – Я заковыляла к двери, с трудом переставляя саднящие ноги.
– Постой, Ханна! – окликнула меня она.
– Да, ваше… величество.
– Хочу сказать тебе. Кто бы ни платил тебе жалованье, пока ты находилась при мне, и какую бы цель они ни преследовали… ты была мне хорошим другом. Я этого не забуду.
Я остановилась и сразу вспомнила два своих письма лорду Роберту. Я бы не удивилась, если бы именно они навели его на наш след. Я с ужасом представила дальнейшую участь этой решительной, честолюбивой женщины, когда его люди схватят нас здесь. Мария не плела никаких заговоров. До вчерашней ночи она даже не знала о переписанном завещании. Но это не помешает герцогу обвинить ее в государственной измене и после нескольких недель или месяцев заключения в Тауэре казнить. Если бы она знала, какая гнусная роль была отведена мне, то нашла бы иные слова. Она бы сказала, что Ханна Грин – олицетворение бесчестья. Бесчестье было знакомо ей самой, но она и представить себе не могла лживость, сделавшуюся моей второй натурой.
