Как бы ни жилось ему плохо и одиноко в родном городе в комнате покойных родителей с посторонним человеком, как бы он не мёрз в захудалом подвальчике здесь в Москве, в детском доме оказалось ещё хуже. Странное дело, он не чувствовал себя брошенным, точнее, не чувствовал именно сейчас, когда его просто оставили в незнакомом месте без прощаний и объяснений, ещё полагая, что тем самым сделали ему одолжение, совсем нет, как оказалось, это ощущение давно и прочно укоренилось в детском сердечке, однако вдруг и сразу обрушившаяся на него новая обстановка породила кое-что иное. Уже сказано, что Аркадия никто ничему не учил, он плохо говорил, а возраст «почемучки» у него минул в такую печальную, трагическую пору, когда масса вопросов маленького пытливого ума не могла не остаться без ответов, некому их было давать. И вот, оказавшись в кругу своих сверстников и ребят постарше, не время от времени, как на прогулках во дворе, а постоянно живя с ними, худо-бедно общаясь, он почувствовал себя беспомощным дурачком и совершеннейшим неумехой, когда, например, на резвые восклицания, приглашения играть, подшучивания, откровенные нападки или доверительные реплики мог ответить лишь парой чудаковато слепленных фраз, сказанных по слогам, чем непременно вызывал смех в свой адрес. Инстинктивно он чувствовал, с чем к нему обращаются, понимал оттенки интонаций и прочее, однако адекватно выразить свою реакцию был не в состоянии, от чего производил впечатление чудаковатого, симпатичного, безвредного и приветливого, но крайне глупого мальчика. Вместе с тем его рост, бывший до недавнего времени проклятием, а через несколько месяцев более или менее сносного питания и телосложение стали вызывать у воспитанников детдома определённое уважение, в столь всем известных мальчишеских склоках каждая партия со рвением пыталась заполучить его на свою сторону.
Что же представляло собой новое пристанище Аркадия? Здание, точнее, здания, разбросанные на двух гектарах земли с деревьями и лужайками, в своё время являлись дворянским поместьем, то, что ранее использовалось в качестве зала для приёмов и прочих коллективных увеселений, теперь представляло собой спальню с длинными рядами двухэтажных железных кроватей, типовыми тумбочками по краям, стоявшими на досчатом крашенном полу. В комнатах поменьше, в основном здании и в раскиданных по нескольким разнокалиберным строениям, располагались игровая для самых маленьких, множество классов и самое любимое у всех ребят – пищеблок со столовой, занимавшие отдельный дом на краю двора, снаружи которого пересекались две улицы. Вокруг детского дома стояли невысокие домишки старой постройки, о которых постоянно ходили слухи, что их вот-вот снесут, и люди, проживавшие в трущобах по нескольку человек в комнате, вот-вот получат новые благоустроенные квартиры. Из неприятных, не оставляющих Аркадия в покое обстоятельств: к летней жаре и зимнему холоду в помещениях, поскольку подведённое до войны центральное отопление работало из рук вон плохо, и дети, по очереди или вместе простужались, а иногда серьёзно болели, и их клали в импровизированную больницу тут же, в одном из корпусов, в которой постоянно работала лишь фельдшер и две санитарки, молоденькая врач приходила только три раза в неделю и то сильно перерабатывала на свою четверть ставки только потому, что жалела деток (бывшая предметом совсем не детского внимания каждого мальчика от самого младшего до самого взрослого, поскольку отличалась миловидной внешностью и заботливым отношением к пациентам, не знавшим материнской ласки), – иногда прибавлялось и ещё одно, весьма специфическое. Одежду по размеру ему, конечно, подбирали, однако мальчик вёл весьма активную жизнь, прыгал, бегал, лазал, играл, дрался со сверстниками из соседних дворов, так что она постоянно загрязнялась и рвалась. Разумеется, никто просто так казённое имущество тратить не собирался, и он часто подвергался публичным обструкциям на глазах у всего детдома и своих товарищей в частности со стороны учителей, администрации и всех, кто так или иначе имел власть над детьми, от чего холодность и отстранённость, а также приниженность перед коллективом и начальством, нет-нет да и трогали его юное сердце до тех пор, пока он не поступил в интернат при ремесленном училище. Там всё стало ещё серьёзней.
