– А это уж я вам скажу. Вы где родились и выросли?
– Родился в Тикси, когда мне было три года, родители вернулись в Новосибирск, там их Родина там же вырос и я, в 17 лет поехал учиться в Москву, люди, вроде, не бедные. В ней и живу.
– А сколько вы повидали всякой грязи на своём пути? Точнее даже не так. Насколько сильно и в какую сторону отличается ваша прежняя жизнь от нынешней?
– Отвечу в общих словах, чтобы ты на меня по прилёте не капнул в прокуратуру, что грязи повидал достаточно и поделал её многим, и жизнь действительно отличается, но тогда ведь всё было иначе, система координат была иной, и я не могу сказать, что начинал на самом дне.
– Вам не кажется, что испытывая эту, как вы выразились, «гнильцу», вы возвращаетесь к прежней жизни?
– Кажется.
– Вот вы сами и ответили на вопрос «почему». Вам жалко своей жизни, своей молодости, вам хочется её вернуть, повторить, пусть и через воспроизведение тех негативных обстоятельств, среди которых она прошла.
– А ты психолог.
– Нет, я художник, это гораздо больше. Я воспроизвожу.
– Ну, прям уж больше. Но не зря Геннадий вбухал большие деньги в твоё образование. Имей я такое же в своё время, горы бы свернул.
– Не свернул, поленился, точнее, не посчитал нужным.
– Хе-хе, и это возможно, – и тут уважаемый Роман Эдуардович молча отвернулся, положил голову на спинку кресла и мерно засопел.
Но сказать, что он погрузился в полноценный сон, нельзя. В его голове роились разного рода спутанные мысли: «Он, конечно, дурак, как и вся молодёжь, но умный, и дурак только потому, что нет опыта. А хорошо он разложил меня по полочкам, жаль лишь, что всё мимо. Только говорил слишком откровенно и прямо, академично. Наверное, честный, причём вызывающе, болезненно честный, скорее всего, даже брезгует казаться хитрым. Одно слово «дурак». Такие идеалисты легко поддаются манипуляциям, и, главное кого? – паршивцев и выскочек, которые нажрались дерьма в своей жизни, оценичились и пытаются достигать своих целей любой ценой, даже ценой чужой жизни. Это мне с руки.
А что я так напился, одному богу известно. Комедию ломаю, мол, сплю, а сам боюсь на хмельную голову сказать что-нибудь лишнее. Взрослый человек! И далеко не последний. Ну, вроде, чуть отпустило». – Роман Эдуардович открыл затёкшие веки, но предметы всё равно немного плыли перед глазами.
– Извини, сильно устал, иногда просто выключаюсь.
– Я и не думал обижаться, спите, сколько вам угодно. Но, мне кажется, это больше не усталость, а алкоголь.
– Ты вот мне скажи, в продолжение разговора о породах, – Роман Эдуардович специально не заметил последнего замечания, – какой тебе запомнилась твоя мама?
– Она постоянно была рядом, и когда нужно, и когда не нужно.
– А чего ты хочешь? Домохозяйка.
– Я совсем не о том. Не имея никакой работы, она всё равно могла посвящать нам с сестрой гораздо меньше времени, чем посвящала, рискну даже сказать, должна. Причём это имело место в ущерб дому. А вот вспомнить о ней что-то яркое и интересное, несмотря на её внимание ко мне, я не могу. Всё усреднённо, возможно, в том числе по причине моего возраста, в детстве мы невнимательны к окружающим, а она рано нас покинула.
– И что, ничего в памяти не осталось? – не унимался дядя Рома.
– Почему же, осталось. Например, как она неизменно забирала нас с сестрой из школы, из-за чего ко мне приклеилось прозвище «маменькин сынок», какими кормила обильными обедами, как со мной, а иногда и за меня делала уроки, не спрашивая, нужно мне это или нет, как пыталась учить музыке…
