– Люди – они везде люди, – произнес я мрачно, – и на Земле, и на Юпитере. И в других системах…
Я усмехнулся собственному афоризму. Это правда: люди везде остаются людьми; нам, салверам, все равно, где работать.
И вот я сижу в дальнем Космосе, среди мертвых камней, у черта на куличках, и переживаю из-за межчеловеческих отношений. Из-за того, что общество – до сих пор слишком сложная и непонятная штука.
– А кстати, насчет других систем… Ты знаешь, что дали добро на колонизацию 61 Лебедя? Планета будет называться Радуга, Российскому Совету официально дан приоритет. Сиань и Нью-Атлантис давно полным ходом осваиваются, теперь еще одна планета будет.
– Что, серьезно уже пришло подтверждение от пионерской экспедиции? Я так отстал от жизни?
– Конечно, лекарь! У тебя, по ходу, депра, исцели себя сам. Пришло подтверждение, начато строительство города!
– Ничего себе! – я переваривал новость, – это означает, что уже очень скоро будут набирать колонистов…
– Я решила подать заявление! – воскликнула Амала, – и плевать, если там космогония будет вынесена из списков служб – ею я могу заниматься и в свободное время! Я могу служить кем угодно, есть образование инженера-программиста, да и астрофизики там точно нужны…
– А что тебе, на Земле надоело? – поддел я девушку. Амала засмеялась.
– Это меня спрашивает церерианин, на Церере!
– Про что перетираем? – подсел к нам Вэнь.
– Про колонизацию! Ты слышал, что разрешили начинать широкое заселение Радуги?
– Конечно. А вот если ты об этом не слышал – это еще один симптом!
– Да мне не до того просто, – я повернулся к Амале. – Послушай, но ведь это совсем другое. В Систему мы вербуемся на время. Это считается чуть ли не подвигом, некоторые вон специально добиваются этого ради карьеры. А тут… на всю жизнь ведь.
– Ну межзвездные полеты теперь возможны, почему так уж фатально, – возразил Вэнь.
– Я не про то… конечно, если поймешь, что ошибся, вернуться можно будет. Невозможно представить, что Совет одобрит иной порядок. Но официально ты все-таки вербуешься навсегда. До конца жизни. А там… там нет многого из того, к чему мы привыкли на Земле.
– Угу… да построят там все очень быстро! – убежденно воскликнула Амала.
– А Тадж-Махал? Тоже построят? Кельнский Собор?
– Ну… после войны многие памятники – уже новоделы… – заметил Вэнь.
– Да, а землю, по которой ступали Конфуций, Христос, Симон Боливар, а вокзал, у которого Ленин произносил речь с броневика, гору Пэкту – все это тоже построят? Березовые есенинские рощи, долину Рейна? Нас связывает с Землей слишком много. Корни. Что будет с деревом, если корни полностью обрубить? Откуда брать живительную влагу?
– Ну ты поэт, – засмеялась Амала, – значит, иной мир – это не твое. Ничего страшного! Люди разные. Я иногда тоже не знаю, если честно… вроде и хочется, но вроде и страшно, как ты говоришь, обрубать корни. Потом, есть же еще друзья, есть мама и папа, бабушка, тетки, сестры… Не знаю!
– Да, это еще более существенно, – согласился я.
– В общем, я просто легкомысленная особа! – заявила Амала и придвинулась ближе ко мне. Я посмотрел в ее лицо. Красивая ведь девушка, даже очень. И черные глаза – почти как у Марселы. Даже больше, и ресницы длиннее.
– Ничего ты не легкомысленная, – возразил я, – просто пассионарий и рвешься в неизведанные дали. А я старый ворчун.
– А что ты делаешь завтра вечером, старый ворчун? – откровенно высказалась Амала. И внутри меня все сжалось в ледяной колючий комок.
