Это был официальный, узаконенный рэкет административных органов. Об этом знали все без исключения, и каждый принимал это как норму жизни. В таких условиях появившимся рэкетирам просто не дали бы ни копейки. Им не разрешили бы зарабатывать на своей «территории» те же прокуроры, офицеры милиции и КГБ, секретари райкомов и председатели исполкомов. Понятия «рэкет» во многих местах Кавказа просто не существовало. Его вполне заменяла почти официальная плата, мзда.
Вся система правоохранительных органов при коммунистическом правлении была поражена коррупцией. Это не стоило бы называть болезнью. Система просто не смогла бы иначе существовать, развалившись без такой «поддержки». И в то же время чиновники получали очень большую зарплату, особенно в последние годы перед распадом Союза.
Однако беспредел начался позже, когда республики провозгласили себя суверенными государствами. Раньше еще боялись начальства из Москвы, теперь бояться стало некого. Взятки превратились в «зарплату».
Когда Грузия обрела независимость, работники прокуратуры, суда, Министерства внутренних дел этого нового государства получали официально (конечно, в своей национальной валюте) два-три, кто – пять-шесть долларов в месяц. В Азербайджане после обретения им независимости зарплата этой же категории лиц составляла двадцать–двадцать пять долларов в месяц. При этом многие из получавших подобную зарплату часто отдыхали за рубежом и одевались гораздо лучше своих американских коллег.
Шаболдаев знал правила игры и никогда не посмел бы взять деньги у руководителей райсмешторга или отдела общественного питания. Те платили напрямую начальнику милиции и прокурору. Был еще и невообразимо богатый начальник отдела рабочего снабжения, который платил министрам и чиновникам в центре, а иногда и приезжал лично с большим портфелем к самому Якову Александровичу Тоболину. В районе все знали, в какие именно дни начальник ОРСа делает эти выплаты Тоболину, и считали, что это в порядке вещей.
Но и те, с кого брали деньги, тоже знали правила игры. Хозяин киоска, обязанный платить Шаболдаеву товаром и деньгами, не имел права лично давать деньги прокурору или секретарю райкома. Да у него никто бы их и не принял. Вместе с тем он не обязан был платить и другим офицерам милиции – из спецкомендатур и колоний, у которых были свои постоянные источники доходов. Эти офицеры хорошо наживались на заключенных и не имели права обирать местное население. В свою очередь, и местное руководство района не вмешивалось в деятельность расположенных на ее территории колоний и спецкомендатур, понимая, что руководство этих подразделений обязано обеспечивать бесперебойное поступление денег в свое управление и свое министерство.
Когда машина уже подъезжала к Умбаки, Шаболдаев достал с заднего сиденья водку и, открыв бутылку, сделал несколько глотков. Поморщился и, развернув одну конфету, стал энергично ее жевать. Протянул бутылку лейтенанту.
– Выпей. Это для дезинфекции нужно. Там все прокаженные будут.
Лейтенант послушно сделал несколько глотков. Но не стал закусывать конфетой, лишь с шумом втянул в себя воздух.
– А ты не выходи из машины, – строго приказал сидевшему за рулем сержанту майор Шаболдаев, – и смотри, чтобы никто не трогал автомобиль. Никто чтобы к нему не прикасался.
Машина въехала в поселок. Как обычно, было тихо и спокойно. Шаболдаев однажды приезжал сюда – три года назад, во время выборов, когда местные жители и больные должны были проголосовать. В советские времена явка голосующих требовалась стопроцентная. Поэтому привезли в Умбаки урну, все осторожно опустили в нее бюллетени, после чего она была увезена из поселка и… Впрочем, на Востоке существуют свои традиции. И быть избранным против воли местного падишаха нельзя – хоть в коммунистические времена, хоть в демократические.
