Из распахнутых костельных дверей тянуло ладаном и растопленным свечным воском, там в глубине затихал бронзовый басовый гул труб механического органа. Судя по канонам, месса подходила к концу. Яр решил дождаться. В храме ему делать нечего. Пускай и времена давно не те, и со святыми отцами за долгие годы они хоть и с трудом, но поладили, и здешнего ксендза Яр считает одним из лучших своих друзей… Все так, а против природы не попрешь. Хорошо, что местные бабки по причине половодья к мессе ходят редко, а то вновь поползли бы по поселку разнообразные и сочные сплетни. Про то, что новый учитель – крамольный безбожник, которому не то что детей на воспитание определить – бездомную кошку доверить страшно. Он, конечно, на эти выдумки плевать хотел с высокой колокольни, а все-таки…
Органные вздохи смолкли, и еще несколько минут стояла полная тишина, перемежаемая только пчелиным гудом. Потом на крыльцо вышел ксендз.
– Сидишь? – сказал он, вытирая вышиваным, с петухами, рушником мокрые руки.
– Сижу.
– За порогом. Божьим домом, стало быть, брезгуешь.
– Брось, Янис, – попросил Яр устало. Потер висок: все-таки голова болела немилосердно. – Сам все знаешь, а туда же.
На загорелом лице священника возникло что-то вроде улыбки, но глаза – серые, длинные, как у большинства коренных жителей Лишкявы, – остались серьезными. Янис потер тронутый сединой висок.
– То-то и оно, что знаю. До сих пор удивляюсь, как вас всех земля носит. С точки зрения как веры, так и здравого смысла одно только ваше существование – насмешка и издевательство.
– С точки зрения здравого смысла наше существование – единственное, что удерживает этот мир на краю пропасти. И то, как ведет себя в этой ситуации поместная церковь, заслуживает всяческих похвал, хотя и не перестает удивлять. Поэтому я не понимаю, какого рожна ты так бесишься. Ты же не пропускаешь имен даже простых воинов, когда читаешь литанию?
– Если я по своей воле начну выбирать, чьи имена следует произносить, а чьи лучше пропускать, то чем тогда я лучше всей этой шеневальдской своры?
– А ты лучше?
Они поглядели друг на друга – и засмеялись. Не слишком весело, каждый прекрасно понимая, что поводов для веселья нет никаких. Скорее напротив, и коль так, то следует простить друг другу и невольную гордыню, и горечь. Предрассудки и постулаты веры – не самое лучшее, на что можно уповать, когда мир катится в бездну. А в том, что он катится, никто из них двоих не сомневался.
– Зачем пришел? – Янис уселся рядом, поддернув подол сутаны. Поправил на груди серебряный тонкого плетения крест.
– Сегодня пятница, – сказал Яр.
– Сам знаю, что не суббота.
– И в вечернюю службу исповедь.
Янис из-под ладони смотрел, как вьются над яблоневыми ветками пчелы.
– Яр, вот скажи честно, чего ты хочешь.
– Я хочу, чтобы панна Стрельникова явилась к сегодняшней вечерней мессе, и на исповеди ты спросил ее, что она делала минувшей ночью.
– Я не служу в полиции нравов. И не нарушаю тайну исповеди, если мы правильно поняли друг друга. Ни при каких обстоятельствах, Яр. Даже если они продиктованы понятиями о благополучии нынешнего миропорядка.
– Ты ничего не понимаешь.
– Да?! – переспросил ксендз. Загорелое лицо побледнело, словно пеплом его присыпали, резко обозначились скулы. – По-твоему, это я ничего не понимаю?! Ей пятнадцать лет, Яр! Опомнитесь, вы все! Как вы можете – напялить древнюю легенду на живого человека?! На ребенка!
