В принципе лежать в госпитале мне понравилось. Кормежка по сравнению с армейской столовой просто замечательная, послеобеденный сон-час – это вообще просто сказка, да и дедовщина здесь особо не поощрялась. И хотя периодически нас привлекали к общественно полезному труду, но получить, к примеру, в столовой продукты – это все же не кирпичи таскать… А однажды в местную лабораторию потребовался человек переписывать результаты анализов в особую тетрадь. Хозяйкой лаборатории оказалась симпатичная медсестра Оксана. Она объяснила мне суть моей работы: необходимо было переписывать результаты анализов в тетрадь, а также на отдельные бланки, которые потом подаются лечащему врачу. Я быстро освоил сию нехитрую науку. Оксана объяснила мне, как определить, хороший анализ или плохой. В хорошем анализе РОЭ (реакция осаждения эритроцитов) не более 10, а плохой анализ имел РОЭ более 10. Я примерно за час управлялся с писарской работой, а остальное время наслаждался общением с Оксаной и приходил в отделение уже ближе к обеду. Однако такое положение дел вскоре не понравилось местным дедам – они-де таскают бачки с баландой, а я прохлаждаюсь в лаборатории и любезничаю с симпатичной медсестрой. Поэтому, чтобы восстановить справедливость, однажды меня подкараулили, когда я в очередной раз возвращался из лаборатории, и, не особо вдаваясь в подробности, начали изучать мою фанеру и прочие части тела на прочность. Спасло меня то, что вовремя появилась какая-то женщина из медперсонала. Она мгновенно оценила обстановку, хотя при ее появлении меня конечно уже никто не бил… Она потребовала объяснений происходящего, но я конечно сказал, что мы, мол, просто мирно разговариваем… Стукачество в армии ой как не поощрялось…
Затем народ решил извлекать пользу из моего положения. Мня стали недвусмысленно «просить» подкорректировать тот или иной анализ, т. е. написать РОЕ, например, вместо 8 18. Такое незначительное исправление давало шанс больному получить отсрочку от отправления в часть минимум на неделю… А в части никто особо не рвался. Так худо-бедно отлежал я примерно дней десять. За это время я успел освоиться и даже извлекать какие-то плюсы из своего положения. Как то возможность отсыпаться, а это в армии дорогого стоит, а также более или менее сносно питаться. Однажды, прогуливаясь перед обедом по местному скверику, я встретил Гену Косинцева. Я обрадовался ему как родному. В ответ на мой вопрос, что он здесь делает, Гена ответил, что в ближайшее время собирается домой, так как его комиссовали. И продемонстрировал огромный, едва затянувшийся шов на боку. На мой немой вопрос он ответил мне, что ему удалили почку… Я конечно начал его расспрашивать, что и как. Но он с большой неохотой, как-то замявшись, мне объяснил, что, мол, разгружали в части ящики. Он упал, отбил себе почку, после этого заметил, что при мочеиспускании моча красная. Его положили в госпиталь, а там доблестные военные врачи недолго думая вырезали ему почку, мотивируя это тем, что она, мол, у него все равно была больная и лечить ее было бесполезно. Хотя на призывной комиссии все врачи писали в медкарте «Годен», т. е. здоров! В глазах у Гены не было особой печали по поводу утраченной почки. Он уже был наполовину в дороге домой! Хотя платить такую цену за возможность не служить – это, по-моему, очень дорого. Позже, примерно через полгода службы, я встретил ребят, которые попали с Геной в одну часть. Они рассказали мне, что никакие ящики Гена не разгружал… Просто у них в части деды учили молодых жизни. За малейшую провинность либо, так сказать, для поднятия боевого духа среди молодого пополнения, деды выстраивали молодых и прикладами автомата проверяли их почки, печенки и прочие органы на прочность… Почка Гены оказалась непрочной… Что удивительно, Гена даже мне не сказал правды, так как, я уже писал, стукачество в армии ой как не поощрялось.
