. Если бы все люди были такими же сильными и целеустремлёнными, как вы, то кто знает, может, тогда они смогли бы действительно повзрослеть? Мы должны быть благодарны вам за то, что вы существуете!
После несчастного случая родители погибшей девушки устроили жуткий переполох. Внезапно в высших инстанциях всерьёз забеспокоились, что в специализированном пансионате закрытого типа, наслаиваясь один на другой, будто плохо пропечённые коржи, обретаются люди с совершенно разными формами заболеваний. И это приводит к неожиданным последствиям, – а именно к тому, что мы имеем крайне искажённый взгляд на мир, в котором некоторым пациентам уготовано выпадать из открытых окон и при этом разбиваться насмерть, как бьются волны о скалистый берег, и всё это происходит как будто нарочно. Медперсонал в один голос утверждал, будто Лизи упала совершенно случайно, сорвавшись с мокрого карниза, но это не помогло. Одних врачей уволили, других перевели, большинство пациентов расформировали по другим пансионатам, а двух сросшихся близнецов, Веру и Надежду, перевели в интернат для детей с проблемами моторики. Что стало с рисунками Лизи – сожгли ли их, отдали ли родителям, или же они до сих пор хранятся в ссохнувшейся тумбочке около её кровати – этого я никогда не узнаю. Никогда! У нас сохранился только один – тот самый, который она забыла в нашей комнате; в верхнем правом углу красовалась надпись: Негожихи. Кажется, Лизи его даже не доделала – как и всё в своей жизни, – но нам он казался самым прекрасным из всего увиденного. В сущности, всё, что она делала, было прекрасным и удивительным… или почти всё. Однако если вы хотите жить спокойно и долго, вам не стоит быть таким человеком, какой являлась Лизи.
У выхода нас ждал миниатюрный микроавтобус с красным крестом на боку, похожим на заплатку. Широколицая сотрудница пансионата с заспанным лицом и узким, сильно покатым лбом, шла поодаль от нас, держась на расстоянии. Солнечный круг едва выкатился из-за горизонта, всем своим видом обещая новый ласковый день, а ласточки провожали нас скрипучим чириканьем. Долговязый мужчина средних лет тёрся у машины и смиренно наблюдал за происходящим. Несмотря на тёплый сентябрьский день, одет он был в шерстяные штаны и кожаную куртку, испачканную в мазуте. Заметив нас, он изумлённо побледнел, вытянулся в струнку, как будто ловил уходящие тени и, став в два раза длиннее и тоньше.
– Вот так дела, всякое тут у вас навидался, но шобы такое, – гаркнул он зычным басом и смачно харкнул на землю, случайно заплевав свой рукав.
Сопровождавшая нас сотрудница пансионата, лишь досадливо отмахнулась и, протянув ему какие-то бумаги и нашу сумку с вещами, кратко изложила суть вопроса:
– Весёлая у тебя будет поездочка, милый, – и, подняв вверх указательный палец, назидательно объяснила: – До сих пор не привыкла к этим двум. Когда они малявки, то ещё ничего, но когда они всё-таки вырастают, – а вырастают все, тут уж ничего не поделаешь, – то не улетают на юг как дикие утки, а остаются дома и гадят, точно соседские куры. Ты сегодня во сколько освободишься?
– Ну, я это… – заблеял долговязый и, будто тлеющая сигарета, стал укорачиваться прямо на глазах, – сначала отвезу их по адресу, а потом заеду в мастерскую на базу, шо-то подвеска опять выдрючивается.
– Так мне ждать тебя или не ждать? – сердито всплеснула руками широколицая.
