Она присела на кровать поближе к окну, глубоко вдохнув осенний морозный воздух. Прикрыв глаза, Серафима снова погрузилась в воспоминания и продолжила свой рассказ. То, что Елизавета слышит её, она догадывалась по ее глухому прерывистому дыханию, затихающему лишь, когда та громко причмокивала, проглатывая скопившуюся слюну. Ей потребовалось не так много времени, чтобы кратко, но, не упуская мельчайших деталей, рассказать о том, как они вместе с Клавдией два с лишним года назад впервые приехали в Архангельск. Как случайно стала свидетелем разговора Марии с Семеном. И как захотелось сорвать их, как ей тогда казалось, коварный план, и помочь Клавдии. Поведала она и о том, как не отказалась от своей затеи и даже после ее смерти. О том, как целый год следила за Семеном. Не забыла упомянуть и о том, как Степана с Прохором к этому делу привлекла, когда у нее появилась мысль завладеть этим золотом. Поняла, что одной ей с этим не справиться.
– В деле таком полагаться на случайных знакомых не стала. Насмотрелась за жизнь свою на прощелыг разных. А потому и вспомнила в тот момент о своем брате, – виноватым голосом проговорила она.
За всё время Петракова не проронила ни слова. Лишь, после того, как Серафима поведала о нелепой смерти Клавдии, то ей на мгновение показалось, что Елизавета, словно сочувствуя чужому несчастью, тяжело вздохнула. А когда говорила о возникшем желании завладеть золотом и отобрать его у Семена, никакой реакции от нее не услышала. Закончив говорить, Серафима открыла глаза.
– А место на озере приметила? – после долгой паузы спросила Елизавета.
– На память в таких делах надежда не велика. Там же всё одинаково: вода да тундра вокруг озера, – многозначительно проговорила Серафима. – Зарисовать пришлось, – ухмыльнулась она своим словам.
– Ох, девка! Если в худые руки это дело попадёт, много горя людям будет.
– Не попадёт. Надежнее не бывает. Никому не попадет. На счет этого я не беспокоюсь, – вздохнув, проговорила Плетнева, поправив что-то на груди под больничной рубахой. – И горя никому не принесёт. Об этом можно не беспокоиться.
– Ты в церковь, как выйдешь отсюда, сходи, легче станет. И живи в доме моем с миром. К церкви-то поближе будь. Душа успокоится, дай Бог.
В палате наступила тишина.
– Как чувствуешь-то себя, Лизавета? Может чего надо? Я схожу, принесу, – проговорила Серафима.
Не дождавшись ответа, Плетнева немного подождала, снова разглядывая все ту же трещину на потолке. Затем повернулась и посмотрела на соседку. Поняв, что та спит, и сама отвернулась к стенке. Вспомнила про городскую газету, о которой какой-то день говорила Елизавета. На ум пришла из нее статья, где сообщалось о недавних печальных событиях. «Взрыв на Бакарице. … в час пополудни, 26 чего октября, в Архангельске произошел взрыв на пароходе „Барон Дризден“… От взрывов рухнули… начались пожары… повреждены…, – всплыли в памяти газетные строки». Пытаясь лечь поудобнее, какое-то время ворочалась на скрипучей кровати и, наконец, тоже уснула.
Когда на следующее утро Серафима проснулась, кровать Елизаветы была пуста.
– Ночью умерла, – заметив ее вопросительный взгляд, пояснила вошедшая в палату санитарка.
Плетнева хотела спросить о похоронах, но горло сковало, и наружу вырвалось что-то маловразумительное. «Простыла что ли, – подумала Серафима, глядя на открытое окно. – Не от расстройства же голос пропал».
