Над столом пузырь приостановился, как бы поприветствовав начальство, и направился к форточке.
Вадим Петрович откинулся на спинку стула и перевёл очумелые глаза на Мосина:
– Ты что, мыло съел?
Сергей замотал надувающимися щеками:
– Резинку… жевательную…
Слова прозвучали не совсем разборчиво, так как в этот момент выдувался уже второй пузырь, краше первого, но начальник расслышал.
– С рук, небось, покупал? – сочувственно осведомился он, и вдруг до него дошёл весь комизм ситуации.
Начальник всхлипнул, повалился грудью на стол и захохотал. Остановиться он уже не мог.
Мосин выскочил из кабинета и помчался по коридорам и лестницам, при каждом выдохе производя на свет большой и красивый пузырь.
В лаборатории он бросился к крану и залпом выпил стакан воды, чего, как выяснилось, делать не следовало ни в коем случае. Теперь изо рта Мосина вылетали уже не отдельные пузыри, но целые каскады, гирлянды и грозди великолепных, радужных, переливающихся шаров.
Лаборатория выглядела празднично. Было в ней что-то новогоднее. Просвеченные лампами пузыри плавали, снижались, взмывали, сталкивались, иногда при этом лопаясь, а иногда слипаясь в подобие прозрачной модели сложной органической молекулы.
А выход из этого кошмара был один: сидеть и ждать, пока мнимая резинка не отработается до конца. В ящике стола Мосин нашёл завалявшуюся там с давних времён полупустую пачку «Примы» и долго прикуривал желтоватую, хрустяще-сухую сигарету – мешали вылезающие изо рта пузыри. Наполненные табачным дымом, они напоминали теперь мраморные ядра, к потолку не взлетали – гуляли в метре над линолеумом.
Глядя на них влажными от переживаний глазами, Мосин надрывно думал о том, что с чувством юмора у потомков дела обстоят неважно. Ну кто же так шутит? В чём юмор?
…А почему он уверен, что резинка изготавливалась специально для того, чтобы кто-то кого-то разыграл? А вдруг Вадим Петрович был близок к истине, когда спросил про мыло? Какое-нибудь особое, детское, для пузырей…
Мраморные ядра колыхались над самым линолеумом. Мосин вскочил и начал их пинать. Шары лопались, оставляя после себя клочки дыма. Сорвав бинт, он молотил их обеими руками, пока не обессилел окончательно.
Потом в мрачной апатии сидел и курил, брезгливо кося глазом на очередной выдувающийся пузырь. Давал ему отплыть на полметра, затем протягивал мохнатую лапу с тлеющей сигаретой и безжалостно протыкал.
Начальник не звонил, – скорее всего, отвлекли дела. Шаров в лаборатории поубавилось – «резинка» выдохлась. Пора было подумать и о руке.
Мосин встал и, задумчиво поджав губы, повернулся к увеличителю. Если с помощью кругляшка можно выращивать волосы, то, наверное, с его же помощью их можно удалять. Череп Дениса был, помнится, слишком уж гладко выбрит… Но не вышло бы хуже…
– А хуже быть не может, – процедил Сергей и убрал верхний свет, но руку от выключателя не отдёрнул – не решился. Слова его не были искренни: в глубине души он сознавал, что может быть и хуже. Всё может быть.
И тут в лаборатории произошла ослепительно-белая холодная вспышка. Светом брызнуло из увеличителя, из неплотно прикрытого дипломата, а ещё полыхнуло в углу, куда Мосин в бешенстве зашвырнул «условный допуск».
Пальцы судорожно щёлкнули выключателем, Сергей издал невнятный горловой звук, и новорождённый радужный шар затанцевал перед ним в воздухе. Да прекратится это когда-нибудь или нет, в конце-то концов! Сергей отмахнулся от мыльного пузыря и, подбежав к увеличителю, выдвинул рамку для светофильтров. Пусто. Как он и думал. А что могло вспыхнуть в дипломате? «Сигарета»-передатчик! Мосин откинул крышку. «Сигареты» в дипломате не было. Не было там и ножа. Значит, шарик в углу тоже искать не стоит…
