Фара попыталась представить в этой комнате такого человека, как Черное сердце из Бен-Мора, занимающегося чем-то прозаическим, вроде написания письма или просмотра бухгалтерских книг. Но, пробежав пальцами свободной руки по бронзовому пресс-папье в форме корабля, она поняла, что вообразить такую картину невозможно.
– Я вижу, вы уже пытались бежать.
Отдернув руку от пресс-папье, Фара прижала ее к вздымающейся груди и повернулась лицом к своему похитителю, стоящему в дверях.
Он был даже выше, чем она помнила.
Темнее.
Крупнее.
Холоднее.
Даже когда он стоял в солнечном свете, проникающем в кабинет через окна фойе, Фара ощущала, что Блэквелл неотъемлемая часть теней этой комнаты.
Словно для того, чтобы проиллюстрировать ее мысли, он вошел в комнату и захлопнул за собой дверь, успешно перекрыв все источники естественного освещения.
Повязка закрывала его поврежденный глаз, позволяя увидеть лишь край шрама, а в здоровом глазе, освещенном огнем, можно было прочесть мысли, для передачи которых двух глаз и не нужно.
«Теперь ты моя».
Как это было верно. Ее жизнь зависела от милосердия этого человека, печально известного отсутствием милосердия.
Черный сюртук, едва скрывавший его широкие плечи, растягивался в такт его движениям, но если что и привлекло внимание Фары, так это до боли знакомая черно-синяя с золотом клетка его килта. Плед Маккензи. Фара и не знала, что мужские колени могут быть такими мускулистыми или что покрытые черной порослью мощные ноги в больших черных ботинках могут быть такими привлекательными.
Фара попятилась назад, к столу, когда он сделал к ней шаг, вновь вызывая в ее памяти образ крадущегося ягуара. Отблеск огня играл на широких чертах его загадочного лица и отбрасывал тени на нос, сломанный так много раз, что его больше нельзя было назвать аристократическим. Разумеется, несмотря на дорогой галстук, сшитый на заказ костюм и эбеново-черные волосы, подстриженные по моде, больше ничто не выдавало джентльмена в Дориане Блэквелле. На его челюсти красовался исчезающий синяк, а на губе заживала рана. Вчера во время бури она этого не заметила, однако знала, что это Морли поранил его. Неужели с тех пор прошло так мало времени?
Что он только что ей сказал? Что-то о бегстве?
– Я… я не знаю, о чем вы говорите.
Взгляд его здорового глаза устремился на почти забытые Фарой тарталетки, которые она сжимала в руке.
– Полагаю, вы пытались убежать через кухню, но вас задержал Уолтерз.
«О черт!» Воздух в кабинете внезапно стал слишком плотным. Слишком густым, наполненным, изобилующим… Блэквеллом.
Решив не поддаваться страху, Фара вздернула подбородок и заставила себя посмотреть ему прямо в глаза… Точнее… в глаз.
– Ничего подобного, мистер Блэквелл, я проголодалась. И я не хотела встретиться с вами лицом к лицу, не подкрепившись.
Блэквелл приподнял бровь.
– Подкрепившись? – От его безучастного голоса волоски на затылке Фары встали дыбом. – Пирожными?
– Да, именно так, – стояла на своем Фара.
В доказательство своих слов она сунула одну тарталетку в рот и принялась яростно жевать, о чем тут же пожалела, потому что та оказалась суше сухаря. Проглотив комок, Фара постаралась сдержать гримасу, пока он медленно и очень неприятно продвигался к ее желудку.
