Закончилось занятие – с меццо сопрано Кальвадовской разучивали арию Далилы. Был перерыв, но пианистка Вера задержалась в зале – листала ноты к следующему часу. Вера Бугаева прошла к окну, и не напрасно – начинался снегопад. На улице был небольшой мороз, безветренно, тяжелые снежинки опускались равномерно и отвесно. Её показалось удивительным, что провода на близкой стройплощадке – будто нотный стан: их было пять, натянутых почти что параллельно.
«По ним раскинутся снежинки нот, а чуткий композитор прочитает с них мелодию», – так размышляла эта хрупкая и романтическая Вера.
Тут прозвонил мобильный.
– Вера Матвеевна? – заговорила Катина учительница по литературе, – я вас не отрываю?
– Да, что вы, Дарья Львовна, рада слышать. Что случилось?
– Случилось, то есть – да, но, к счастью, нет… Но, Катя… Что там – я, весь класс смеялся…, Она мне чуть урок не сорвала. Я задавала приготовить любимое стихотворенье. И, сразу после Вихревой, которая прочла: «то, что есть красота? И почему её обожествляют люди?», ваша Катя нам такого начитала… Послушайте, я записала:
Восемь лет прощелкало в ушах у тебя,
Пятьдесят минут простучало в сердце твоем,
Десять раз протекла река пред тобой,
Прекратилась чернильница желания твоего Трр и Пе.
– Представьте, что за бред! Ну, просто ужас…
Вера робко попыталась вставить:
– Так это же из Хармса…
– Ну, что вы, сразу – хамство, – старалась сгладить Дарья Львовна. – Она – ребенок, вы поговорите.
«А ей уже пятнадцать, – взгрустнулось Вере той зимой, – как быстро утекает время».
* * *
Прошло три года, Катерина стала взрослой. Из скромного, текущего спокойно ручейка, мгновенно жизнь девчушки впала в океан бушующих событий. Из-за того, что её папа, Алексей Альцшулер, наследовал погибшей Маргарите, поскольку был её единственным племянником.
Екатерина не вела дневник. Но, все-таки, она взялась писать свою историю, вернее, зарисовки своей жизни. Она старательно записывала, что происходило, в свободной, ею выбранной манере.
От автора: Здесь, и в дальнейшем, все, написанное Катей, войдет в повествование: свидетельства от очевидца намного достовернее рассказа о событиях, увиденных сквозь дым.
Вот что случилось с девочкой до гибели Марго.
Неполная семья Бугаевых жила в районе у платформы Лось. Двадцать минут от Ярославского вокзала.
Мать-одиночка «поднимала» дочь и беспокоилась, чтоб все было, как надо.
Она работала – профессия, так повезло, пришлась по сердцу и была любимым делом. Да и с дочуркой складывалось все не так уж плохо – Бог выдал девочке самостоятельный характер.
Вере Бугаевой пришлось уйти из дома – родители безжалостно клеймили за «позор», когда их дочка «понесла во чреве». Но мысли ей нашептывали довод: «Зачем они меня учили фортепьяно, и воспитали мало годную для жизни?». Она серьезно рассуждала: «Эх, мне бы в медучилище пойти, и я бы стала процедурною сестрою. И думаю, не вышло бы тогда, что будоражат кровь не крепкие вояки, а чувственный Чайковский и Массне». Она любила музыку настолько, что при волнении звуков чудных арий, узнала, куда бегают мурашки. Они стучались Вере прямо в сердце, и сердце разрывалось им в ответ. От тайн искусства и пришло благословенье на «позор», но… Вера не любила говорить. А дочкой подрастающей гордилась.
