И Геенна начала рожать.
Из ее аллей, подвалов, самых грязных щелей выползали существа – помесь людей и насекомых, детей и паразитов. Они плакали, смеялись, убивали. Они занимались сексом с трупами, рождая новых чудовищ, и пожирали друг друга, чтобы стать сильнее. А Лена, теперь больше похожая на богиню-скорпион, наблюдала с колокольни, где колокола звенели от ветра, пропитанного стонами.
Она знала – это только начало. Мальтас голоден. Он хочет больше.
И мир, такой хрупкий, такой наивный, уже чувствует его дыхание на своей шее.
Геенна перестала дышать. Ее улицы, некогда полные шепота проклятий, теперь бились в тишине, как сердце, разорванное когтями. Город стал телом – единым, пульсирующим. Дома сжимались и разжимались, как легкие, а канализационные люки извергали пар, пахнущий спермой и гнилью. Даже небо над ним почернело, превратившись в потолок склепа, усеянный живыми звёздами-гнойниками.
Лена восседала на троне из сплавленных костей в центре площади, где когда-то казнили грешников. Ее тело, теперь монструозный алтарь, прорастало в землю корнями из спинного мозга, высасывая последние соки из Геенны. Ее руки держали инструменты: серп из рёбер Лиройа, чашу из черепа Сайласа, иглу, сотканную из детских воплей. Ее живот, вздутый как шар, трещал по швам – внутри билось сердце Мальтаса, готовое родиться в мир, который не смог бы его вместить.
Они пришли к ней – последние люди. Те, кто прятался в подвалах, глотая собственный страх. Их кожа покрылась язвами в форме рун, глаза выцвели, став похожими на мутные лужицы. Они ползли, цепляясь за камни, превратившиеся в хрящи, и пели хриплым хором:
– Сделай нас частью. Сделай нас святыми.
Лена улыбнулась. Ее губы разорвались до ушей, обнажив зубы-кинжалы.
– Вы уже часть, – прошелестела она, и ее голос проник в их черепа, как червь. – Но святость требует… жертвоприношения.
Она взмахнула серпом.
Плоть Геенны содрогнулась. Земля разверзлась, и из трещин полезли пуповины – алые, липкие, с сосунками, жаждущими прикоснуться к живому. Они впились в людей, вытягивая из них не кровь, а саму суть: страх перед смертью, ненависть к себе, стыд за желания. Тела жертв лопались, как перезревшие плоды, а их души, липкие и прозрачные, закручивались в вихрь над Лиорой.
– Пора, – простонал Мальтас из чрева города.
Ее живот лопнул.
То, что вышло наружу, не имело имени. Это был хаос, облечённый в плоть – клубок щупалец, глазниц и ртов, поющих на всех языках сразу. Оно поглощало свет, звук, саму мысль. Геенна рухнула в его центр, как песок в воронку, а Лена рассыпалась в прах, смешавшись с ветром, который теперь вонял её смехом.
Когда солнце взошло вновь, на месте города осталась лишь впадина – гладкая, как стекло, и черная, как глубина зрачка. Вокруг нее земля пульсировала, заражаясь гнилью. Ветер принёс пепел, в котором танцевали силуэты: мужчина с кистями вместо рук, женщина с чемоданом, полным кошмаров, дети с крыльями мух.
А где-то далеко, за горами, где люди ещё молились и целовались, беременная девушка уронила стакан воды. На полу образовалась лужица. Она замерла, увидев, как в ней отражается не её лицо, а бездна с миллионом зубов.
– Скоро, – прошептала бездна её голосом. – Мы придём.
И мир, такой хрупкий, такой наивный, вздрогнул.
