О лучшем мы и мечтать не могли.
Да, все было бы хорошо, если бы…
На этот раз – институт.
– Хотелось бы знать, Мартов, о чем вы думаете, – сказали мне в учебной части. – У вас и так показатели… Почему не были на занятиях седьмого, восьмого и десятого? Справка есть?
– Да откуда…
– Очень хорошо! – Они даже вроде обрадовались. Не «вроде», а точно обрадовались, особенно Ада – прямо порозовела вся. – Ну что ж, – сказала с нехорошей улыбкой, – пишите объяснительную и идите к ректору. Он хотел вас видеть. Семестр кончается, а у вас…
– А у нас в квартире газ, – пробормотал я. – Напишу объяснительную, только дайте допуск, а то на зачет не пускают. А потом все объясню. – Я сказал так, а сам подумал: объяснишь вам что-то, как же!
– Идите к ректору. Разрешит – дадим допуск.
Их там было трое. Конфликтовал я вообще со всей администрацией института, как-то не заладилось с самого начала – а с этими тремя особенно, аж самому странно становилось от такого противостояния. Ну а в самую первую очередь – с Адой. Была у нас такая влиятельная женщина лет сорока, Ада Викторовна Кротова. Она со мной и беседовала насчет объяснительной, положив ногу на ногу, показывая сухую ляжку пешехода.
Наверно, знаете эту нехитрую систему с козлом отпущения и устрашения, когда из курса выбирают кого-нибудь одного, не пример для подражания, но и не самого отпетого, и начинают кружить вокруг него день и ночь, и ты можешь из кожи вылезти вон, доказывая свою лояльность, но все равно всегда и везде окажешься крайним. В общем, Ада выбрала именно меня, чем-то не пришелся я ей с первого взгляда, с первого слова – обычная, кстати, история. Пацаны говорили: да трахни ты ее, Андрюха, и все дела – пригласи в кабак, потом затащи в общагу, вон как Руслан или Пашка Егоров, но я так не мог. Мне хотелось, чтобы у нас с тобой все было по-честному, чтобы не возникало между нами такого, о чем не хочется говорить. О, блин, святая простота!
Словом, она послала меня к ректору. Я и пошел.
Перед самой дверью сформировал печаль на челе, постучал.
У него в кабинете было прохладно из-за приоткрытой форточки.
– Добрый день, можно?..
– Проходи. Садись. Ты и есть Мартов?..
– Я Мартов и есть.
– Как я понимаю, – продолжая что-то дописывать, сказал он, – ты не слишком-то хочешь учиться в нашем институте, – и поглядел на меня тяжелым, сокрушительным взглядом. Ему было лет шестьдесят; он был из тех, кому хочется подчиняться, и он это знал.
– Нет, Федор Аркадьевич, – отвечал я самым понурым голосом. – Желаю.
– Чего именно?
– Учиться желаю в институте, – гнул я свою линию, стараясь быть максимально приближенным к роли раскаявшегося студента, слегка заблудшего, но не совсем безнадежного.
– В каком?
– Что значит в каком…
– Не слышу!
– Вот в этом вот. Ордена Дружбы народов.
– Серьезно хочешь?
– Серьезно.
– Очень серьезно?
И это «очень серьезно» вдруг меня проняло. Я подумал: да посели тебя в наш зачуханный Приволжск и дай крохотный шанс вырваться в Москву с помощью пятидесяти страниц твоей так называемой прозы, случайно прошедшей творческий конкурс в Литинститут, сдашь ли ты вступительные, сможешь ли зацепиться за столицу, приехав сюда с пятью сотнями рублей в мелких купюрах, оковалком сала и тем максимумом знаний, который смогла тебе дать средняя школа Приволжска, не подозревая, что дает минимум? А если сдашь и худо-бедно зацепишься, как будешь отвечать на подобные вопросы? Да и будешь ли вообще отвечать?
