Мой папа, Петр Никифорович Шуваев, никогда не рассказывал мне о том, кем мечтал стать в юности. Он вообще не большой любитель поговорить. После окончания политехнического института он остался на кафедре, защитился, стал преподавать. Являлось ли это смыслом его жизни? Не знаю. В советские времена люди вроде моего папы не ставили себе невыполнимых задач, а те, что были, решали постепенно и последовательно. Вуз, диссертация, должность… До самых высот мой папа так и не добрался, профессором не стал, но мне кажется, что разочарование из-за этого испытывала только мама. Папе было все равно. Он вообще смотрел на жизнь полузакрытыми глазами и слышал ее тоже вполуха. Кроме книг, мало что в жизни было ему по-настоящему интересно. Мама, Ксения Алексеевна, – другое дело. Когда-то, юной девушкой, только что окончившей вуз, она по протекции попала в райисполком на временно свободное декретное место в отдел писем и обращений граждан и с тех пор даже не вспоминала о полученной в университете специальности, хотя периодически та ей все же пригождалась. Мама окончила факультет романо-германской филологии, вторым ее языком был французский, и иногда, когда город посещали иностранные гости, Ксения Алексеевна использовала свои знания. Мама упорно держала имидж ученой и изысканной дамы, читала Жапризо на родном языке, декламировала Бодлера, одним словом, всячески показывала, что администрация приобрела многое в ее лице. Вряд ли в закоулках властных коридоров она смогла ощутить свою причастность к принятию решений, но когда мама попала в райисполком, ее оттуда уже калачом было не выманить. От того, кому она распишет обращение, зависело, как скоро власть вмешается в реальные проблемы людей, на ее глазах строились и рушились карьеры, и пусть сама Ксюша была всего лишь незаметной пылинкой, носимой по коридорам районной власти, ей эта роль нравилась. Со временем мама перебралась из района в город, в аналогичный отдел, а потом и возглавила его. Она не обладала никакой властью, не влияла на принятие решений, но зато и ответственности никакой на ней не было. Она пережила многих градоначальников, но сама оставалась неизменной при всех властях – всегда с тщательно уложенной прической, в строгом деловом костюме, исполнительная, строгая к себе и к подчиненным. Со временем в ее облике изменились только две вещи: вместо шпилек она стала носить туфли на невысоком устойчивом каблуке, а когда-то смело открытую шею стала прикрывать шелковыми шарфиками.
Мама тщательно соблюдала политес даже в семье, номинальным главой которой числился отец. Она лишь советовала и делала уточнения, которые впоследствии становились обязательными для всех. На самом деле, только став взрослым, я понял, насколько глубоко папе пофиг все вокруг. Он никогда ни с кем не спорил, а в случае, если от него требовалось решение, говорил: «Я подумаю». На самом деле думала и решала мама. Я считался с этим, когда был ребенком и подростком, небезразличный к тому, от кого зависят важнейшие вопросы моей жизни: куда я поеду летом отдыхать, какую куртку мне купят, пойду ли я встречать Новый год в свою компанию или буду умирать от тоски на семейном празднике. Когда я вырос, папин род занятий определил мой выбор вуза: Петр Никифорович, мой родитель, так здорово умел объяснять точные предметы, что с самого детства эти науки давались мне легко, и оценки у меня были только отличные. На самом деле я просто шел по пути наименьшего сопротивления: пока я не знал, чем по-настоящему хочу заняться в жизни, и просто нащупывал легкую дорожку. Мой младшенький по тому же пути не пошел: Виталик – гуманитарий до мозга костей, я даже не представляю себе, что он ответит, если его спросить, что такое синус или косинус. Я только знаю, что по точным дисциплинам удовлетворительные оценки в школьном аттестате он получил исключительно благодаря каким-то невероятным ухищрениям нашей вхожей во все кабинеты матушки. Но дело даже не в этом. Виталик по сути своей бунтарь, не желающий подчиняться никому, в том числе – а может быть, более всего – родителям. Он не признает никаких авторитетов, не желает мириться ни с какими ограничениями, даже более или менее разумными. У него в жизни существует только один ориентир – его желание. Хорошенький, как ангелочек, он одной своей очаровательной улыбкой заставлял окружающих мириться со всеми его закидонами и особенностями поведения. Потом, правда, появился второй ориентир, еще более четкий: это желание его жены Викуси. Но тут я опять пытаюсь забегать вперед.
