– Юра, хочешь, я позанимаюсь с тобой математикой? Мне не трудно… Девчонки в ней не разбираются. – Женя намекал на Нату.
– Ну что ты, ненужно, – отвечал я, порой, не удержавшись, добавлял: – Зачем утруждаться, тратить на меня время. – Мой ответ злил товарища. Я его не понимал. Для меня Кустина была просто другом, товарищем и все, если не считать того единственного случая, когда я представил ее своей бабушке Вере Борисовне как невесту. Я хорошо знал родителей Наты: отца Михаила Ромуальдовича и мать Нину Васильевну, мог запросто забежать к ним домой. Однажды я даже советовался с девочкой кого мне любить Светлану или же Надежду.
– Фи-и-и, – ответила она мне.
Мой друг Женя опередил меня. Наташу, по-взрослому, он полюбил раньше, чем я. Многое из прошлых лет выветрилось, просто забылось. Однако последние годы учебы в школе мне памятны. Интересное было время – нам хотелось влюбляться, совершать глупые поступки, но часто мешала робость. Смельчаков из моих ребят одноклассников было мало. Общаться наедине с девчонкой могли единицы. Среди моих друзей таких не было.
Я мог проводить Наташу домой из клуба, но в компании ребят. Рядом всегда находились: Женя, Светлана, Надежда, Семен. Встречаться вечером в клубе с девочками из нашего класса могли один, ну два человека, не больше. Их действия я считал безрассудными. Мой друг также. Так я думал. Однако напрасно. Я просто не знал его. Женя был способен и не на такое. Мне и сейчас многие из его поступков непонятны.
Кустину я полюбил в старшем классе. Я ею заинтересовался неожиданно, можно сказать случайно. Однажды, что уже само по себе странно мне вдруг на уроке ни с того ни сего стало плохо. У меня появился жар, я ощутил небывалую слабость, перед глазами все поплыло. Александр Олимпиевич учитель по литературе заметил мое состояние, подошел и приложил к моему лбу руку:
– Да ты же весь горишь! – сказал он. Затем, осмотрел класс, увидел Кустину и попросил ее:
– Наташа, ты, как мне известно, недалеко от Шакина живешь? Будь добра, проводи Юрия. Он сам не доберется до дома. Да и еще скажи его матери Любовь Николаевне, чтобы она обязательно вызвала врача.
Мать вызвала врача, и я загремел в больницу.
В селе тогда была эпидемия гриппа. Мест свободных в мужской палате не оказалось и меня подростка разместили в женском отделении.
Дней несколько я находился в беспамятстве. Через каждые четыре часа мне кололи пенициллин.
Из забытья я очнулся от громкого стука в заснеженное окно, открыл глаза, слегка приподнялся, и увидел Наташу, и тут же в нее влюбился. Девочка улыбалась, махала рукой и что-то кричала. Я ничего не расслышал из ее слов, однако всегда считал, да и сейчас считаю, что она приветствовала меня, только меня и никого более. Хотя не далеко от моей постели находилась кровать ее матери Нины Васильевны.
Я, глядя теперь на Наталью Михайловну, так ее сейчас называют, не могу сравнить с той девочкой, которую когда-то знал. Она часто обращается ко мне. Я разговариваю с ней. У нее все еще сохранилась былая красота, однако, Наталья Михайловна, уже – не Ната, не Наташа.
На Нату, так звали девушку дома или Наташу – на улице, я мог смотреть часами. Ее синие глаза меня завораживали. В них я просто тонул. Девушке мое внимание было приятно, так как я порой нет-нет и встречался с нею взглядом. Она меня тоже полюбила. Я думаю, там же – в больнице, где и я ее. Это заметно было по поведению Наты не только мне, но и даже Жене Фокову. Как-то он не удержался и с завистью сказал:
