Его глаза – полночь, наполненная воспоминаниями, единственные окна в мой мир. Его подбородок напряжен, рот крепко сжат. Он осторожно кашляет; я вижу, что ему нужно собраться, и говорю: Джеймса нужно бы уложить. Адам кивает, бережно подхватывает брата, встает и уходит в кладовку, превращенную в спальню.
Я вижу, с какой нежностью он смотрит на единственную родную душу, и понимаю, почему Адам пошел в армию.
Я знаю, отчего он терпел роль мальчика для битья при Уорнере. Знаю, почему решился окунуться в леденящую реальность войны, почему бежал при первой возможности, почему твердо настроен дать отпор.
Он борется не только за себя.
– Дай-ка я взгляну на твои порезы.
Адам стоит перед дверью Джеймса, засунув руки в карманы. Он в тесной темно-красной футболке, открывающей руки с красивыми рельефными мускулами и татуировками, нанесенными рукой профессионала, которые я научилась узнавать. Он перехватывает мой взгляд.
– Выбора не было, – говорит он, глядя на черные полоски чернил, въевшихся в его предплечья. – Стояла задача выжить. Работы не было, взяли только в армию.
Подхожу к нему и касаюсь татуировок.
– Я понимаю.
Он, еле сдерживая смех, чуть заметно покачал головой.
– Что? – Я резко отдергиваю руку.
– Ничего, – улыбается он, обнимая меня. – До сих пор не верится – ты здесь, у меня дома…
Волна жара поднимается по моей шее – я будто падаю со стремянки с кистью в свежей красной краске. Я не привыкла к ласковым словам. Прикусываю губу.
– А где ты делал татуировки?
– Эти? – Он посмотрел на свою руку.
– Нет. – Я потянула его футболку вверх так неудачно, что Адам едва не потерял равновесие. Попятившись, он оперся спиной о стену. Я задрала футболку до ворота, борясь со смущением, и погладила птицу на его груди. – Вот это откуда?
– А-а, – говорит Адам. Меня увлекает красота его тела. Штаны со множеством карманов сидят очень низко на бедрах – видимо, он снял ремень. Заставляю себя поднять глаза и пробегаю пальцами по его животу. Адам с трудом вздыхает. – Не знаю, – говорит он. – Я долго мечтал о белой птице. Ты знаешь, что раньше птицы умели летать?
– Ты мечтал о ней?
– Да, все время. – Он чуть улыбается воспоминаниям. – Как хорошо было… Прекрасное чувство – надежда. Я держался за воспоминание, боясь, что оно исчезнет. А оно вот стало постоянным.
Я накрыла татуировку ладонью.
– Я мечтала об этой птице все время.
– Об этой? – Он в изумлении приподнял брови.
Я кивнула:
– Именно о такой. – Что-то в голове становится на место. – До того самого дня, когда ты вошел в мою камеру. С тех пор я не думала о ней.
– Шутишь!
Но он видит, что я не шучу.
Я отпускаю футболку и прижимаюсь лбом к его груди. Вдыхаю его запах. Он обнимает меня крепче и кладет подбородок мне на голову.
И так мы стоим века, и от старости я уже не помню мир без этого тепла.
Адам промывает мои порезы в ванной, пристроенной к гостиной. Это миниатюрная комнатка с унитазом, раковиной, маленьким зеркалом и крохотной душевой кабинкой. Мне все это очень нравится. Когда я выхожу из ванной, вымывшись и наконец переодевшись, Адам ждет меня в темноте. На полу разложены одеяла и подушки; для меня это райское ложе. Я так вымоталась, что готова проспать несколько столетий.
Я ложусь рядом, и Адам обнимает меня. В комнате вовсе не жарко, но Адам – настоящая печка. Прячу лицо у него на груди, и он крепко прижимает меня к себе. Веду пальцами по его обнаженной спине, ощущая, как напрягаются мышцы от моего прикосновения. Останавливаю пальцы у пояса его брюк, цепляю указательным шлевку для ремня. Чувствую на языке вкус слов.
